Не было во Флиссингене моряка веселее Кейзера. Многие девушки завидовали молочнице Берте, когда в воскресенье шла она на гулянье, опираясь на руку штурмана, одетого в лучшее платье с золотой медалью на серебряной цепи за спасение корабля.
Но при мейстере Арди, веселый и бесшабашный в порту и на палубе, Кейзер робел. Актуариус по должности вел дела о контрабанде и браконьерстве, а также о нарушителях порядка и о кабатчиках, вербовавших матросов на иностранные суда. Стало быть, в глазах штурмана он был «судейский», а Кейзер, по общему у всех моряков предрассудку, считал всех судейских людьми злокозненными и невероятно опасными, ибо они умеют самые невинные слова каким-то адским манером так переделать и перетолковать, что честнейшего человека как раз отправят на виселицу.
С тяжелым сердцем принял Кейзер поручение от начальника порта, а товарищи-матросы, все как один, наставляли его перед уходом, чтоб он остерегался старого актуариуса и, как говорится, семь раз поворачивал во рту язык, прежде чем сказать слово.
— Помни, — говорили они, — бомбардира Франса повесили только за то, что один судейский чихнул, а Франс сказал ему: «Будьте здоровы!» А у судейского-то на Франса был зуб. Вот как это крапивное семя умеет, с чертовой помощью, запутывать самые простые вещи.
Кейзер вдвойне был склонен внять этим благоразумным советам, так как, по его разумению, старому актуариусу было за что на него осердиться. Молочница Берта со смехом рассказала ему, как Дурашка погналась за Геркулесом, а тот плюхнулся в грязь прямо под ноги прачкам. Кейзеру это показалось вовсе не так весело, как молочнице.
— Нет хуже, — сказал он угрюмо, — чем поссориться с судейским: ведь всему Флиссингену известно, чья невеста Берта. Значит, если актуариусу придется не по нраву, что его сын так оскандалился, то и Кейзер добра не жди. А против гнева актуариуса, уж известно, никакой удалец не устоит.
Так что, входя к мейстеру Арди, Кейзер держался настороже и чувствовал себя неловко.
В арсенале стоял таинственный полумрак. Мейстер Арди сидел с унылым видом, сын его был бледен и испуган, манекены в ржавых доспехах желтели восковыми лицами из-под забрал. От всего этого Кейзеру стало вовсе нехорошо. Пот катился у него со лба; весь красный и смущенный, он стоял на пороге, так и этак крутил в руках матросскую шапку и не смел сказать ни слова.
Миссия или, лучше сказать, комиссия у него была простая — передать актуариусу следующее: «Мейстер Арди, начальник порта просит вас сейчас же пожаловать с судовой ролью на корабль «Вестеллингверф»; судно отчалит завтра».
Но штурман точно знал: если уж судейский на тебя за что сердит, так найдет, к чему прицепиться, — ведь повесили же бомбардира Франса за то, что он в простоте душевной сказал судейскому «будьте здоровы». А в длинной фразе, которую надо было произнести Кейзеру, штурман видел не один десяток подводных рифов.
— Ну, что тебе, говори! — грубо сказал ему актуариус. — Долго ты будешь пялить на меня свои бычьи глаза?
«Пропал», — подумал штурман. В словах актуариуса он увидел грозный намек на то, что Дурашка, телка Берты, обидела Геркулеса. Он поспешно возразил, полагая, что все понял и досконально обдумал:
— Дурашки смирней нет, господин актуариус. Это все знают, так же ясно, как то, что луговая мельница — репер в проливе Мэйфлауер.
Мейстер Арди изумленно посмотрел на моряка и завопил:
— Какая, к дьяволу, Дурашка, какая мельница, какой пролив? Ты спятил, что ли, или смеяться надо мной пришел, болван?
Кейзер понял, что был неосторожен, и решил половчей поправиться:
— Ладно, ладно, господин актуариус, я, положим, не говорил про Дурашку, ничего не говорил. Да она уже не Бертина; Берта сроду не держала черных коров. Две недели, как она продала ее мамаше Брауер за сто франков и шесть локтей фризского полотна. Так что Берта здесь ни при чем. Штурман за чужую посудину не отвечает, как говорится.
Понять Кейзера стало совсем невозможно, но говорил он очень серьезно и явно озабоченно. Актуариус убедился, что моряк его не разыгрывает, и спросил, сдерживая себя:
— Да скажи ж ты, наконец, ненормальный, в чем дело. Тебя прислал начальник порта, так ведь?
— Точно так, господин актуариус, — уверенно ответил Кейзер.
— Так что ты несешь про черных коров и мамашу Брауер? При чем здесь начальник порта?
— Ни при чем, господин актуариус, решительно ни при чем. Раз телка погналась за вашим сыном — мое вам почтение, господин прапорщик! — а он упал в грязь у ручья, значит, и начальник порта здесь ни при чем, и Берта тоже ни при чем — телку-то купила мамаша Брауер.
— Что это значит, болван? — сказал актуариус, гневно глядя на моряка. — Мой сын, прапорщик, убегал от коровы? Ты поосторожней, а то, я слышал, ты шатаешься за рыбой к заказанным банкам и часто бываешь в «Надежном якоре», где собираются все здешние контрабандисты!
— Господин актуариус, господин актуариус, — забормотал напуганный его угрозами Кейзер, — вот не брать мне в руки лота и подзорной трубы, если почтенный господин прапорщик — вот он сам подтвердит — не убегал…
— Замолчи, — сказал актуариус.
— Моряк говорит правду, — произнес Геркулес. — Я действительно убегал от коровы.
Кейзер вздохнул, словно гору с плеч сбросил.
— Ты убегал от коровы?! Ты, Геркулес! — откликнулся актуариус. — Нет, этого не может быть.
— Да, я убегал от коровы, — еще раз сказал Геркулес, втайне надеясь, что это признание отвратит отца от его опасных геройских замыслов.
— Убегал от коровы! — опять произнес актуариус, не веря своим ушам.
— Я убегал от коровы, потому что перепугался, — бодро сказал Геркулес, думая, что окончательно уничтожает надежды отца. — Слышите, батюшка: перепугался и убежал.
Актуариус на несколько секунд погрузился в размышления, потом поднял голову. Он сиял — развеялись посетившие его сомнения насчет отваги сына.
Мейстер Арди горделиво указал на него и возгласил:
— Как небрежно он признается, что испугался коровы! Сейчас видно: человек настолько силен, что не боится признаваться в маленьких слабостях. Вот чем довершено сходство моего сына со славнейшими полководцами древнего и нового времени. Почти все они чего-нибудь неодолимо боялись. Ганнибал боялся мышей, Эпаминонд — пауков, Тюренн — сверчков, Мальборо не выносил яблок. Но и разница велика. У Геркулеса тоже своя антипатия, но в его антипатии есть даже нечто грандиозное, величественное, героическое. Его устрашает не какая-нибудь букашка или тростинка, но мать и подруга одного из самых свирепых в свете созданий — быка! — Актуариус обернулся к Кейзеру и с торжеством спросил: — Ты все видел и слышал, почтенный штурман. С замечательным чистосердечием он признается, что перепугался телки, — так не храбрец ли он?
