— Именно из этой смальты Ломоносов создал свою «Полтавскую баталию», — сказал Владимир Ильич. — Вы помните ее?
Еще бы не помнить это громадное мозаичное панно, украшающее вход в Большой конференц-зал Академии наук на Университетской набережной в Ленинграде. Оно завершает роскошную мраморную лестницу, занимая весь широкий простенок на верхней площадке. Это точно рассчитанный зрительный эффект: поднимаясь по пологим маршам, не можешь оторвать глаз от замечательной мозаики и видишь ее в разных ракурсах и степенях приближения. Гениальный ученый и талантливый художник, Ломоносов выбрал для сюжета самый напряженный момент решающего сражения. Шведская армия еще не сломлена. Один из полков в каре с развернутыми знаменами беглым шагом движется на укрепления русских. В голубом небе взвиваются кудрявые дымки пушечных залпов. На поле сражения мчатся лошади без всадников. Повсюду лежат убитые и раненые. Петр готовит фланговую атаку. Вздыбив громадного коня, он обернулся к зрителю и, высоко подняв длинную шпагу, кричит слова команды. Его лицо грозно и весело. За ним уже пришпорили скакунов генералы в пудреных париках. Солдаты в киверах тоже сейчас ринутся на врага. Их движения стремительны, а повернутые вполоборота лица полны воодушевления. От картины веет громом битвы и предчувствием победы…
Мы с уважением смотрим на громоздящиеся перед нами штабеля старой смальты. Удивительная долговечность человеческих творений всегда поражает мысль. Даже символ бренности — бумага надолго переживает пишущего, камень же не имеет сроков. Подумать только, что «Полтавская баталия» создавалась Ломоносовым именно из этих плиток в те времена, когда Екатерина только стала императрицей, Наполеон не родился, а его будущий победитель — Кутузов был юношей. И все-таки в наши дни, во времена торжества освобожденной и расцветшей России, мозаика Ломоносова свежа и блещет красками так же, как и двести лет назад. Такой же она будет, наверно, и через тысячу лет после нас; что значат эти тысячелетия для камня, способного сохранять свой цвет и свойства миллионы лет!
— Смальта, конечно, не расходуется? — спросил Владимир Ильич.
— Нет, мы недавно выделили немного рубиновой смальты для пробных образцов светящихся звезд в Московском Кремле; их установят вместо царских орлов на башнях.
Инженер взял со стеллажа кусок смальты цвета голубиной крови и протянул его нам.
— Вот и старик Ломоносов простер руки свои к делам наших дней! — тихо произносит один из членов комиссии. За его улыбкой видна взволнованность. Мы молча смотрим на поблескивающую огнем смальту.
Обширный двор фабрики загроможден посеревшими от дождей ящиками, деталями старых машин и большими глыбами цветного камня. Перед входом в один из складов вросли в землю два громадных обломка розового пятнистого гранита.
— Они лежат здесь почти сто лет. Это остатки от монолитов, из которых выточены колонны Исаакиевского собора, — пояснил наш вожатый.
— Какие громадины!
— Да ведь и сами колонны совершенно уникальны…
Главный инженер с горечью заметил:
— К сожалению, культура камня находится сейчас в упадке. Месторождения заброшены, заказов все меньше. Мы вынуждены сокращать производство.
— Поверьте, что упадок камнерезного искусства минует. Государство год от года богатеет, вместе с благосостоянием возвратится и потребность в цветном камне!
— Я тоже верю в это, но пока фабрика живет лишь прежней своей славой.
Мы вошли в длинный сарай, в котором пахло пылью. Справа и слева вдоль стен лежали разделенные низкими деревянными перегородками большие груды поделочного камня.
— Это склад яшмы, — сказал инженер. Взяв потрепанный веник, он обмел пыль с ближайших глыб. Перед нами запестрели причудливыми узорами и удивительными красками кремнистые камни Урала и Алтая.
Вот знаменитая пестрая орская яшма. У нее такой богатейший узор из белых, желтоватых и огненно-бурых пятен, жилок и извивающихся полос, что даже на необработанных ее поверхностях можно угадать самые необыкновенные пейзажи и фигуры. Недаром эта яшма еще в конце XVIII века была названа картинной.
А тут изумительная по благородству серо-голубовато- го тона, безузорная калканская яшма, из которой можно резать самые тонкие каменные изделия.
Здесь же рядом громоздятся большие глыбы ленточной кушкульдинской яшмы; у нее чередуются слегка волнистые полосы красного, зеленого и бурого цвета.
Петергофская гранильная фабрика на весь мир прославила все эти несравненные по красоте яшмы Южного Урала. Годы, а иногда и десятки лет трудились безвестные камнерезы, чтобы выточить и отшлифовать удивительные произведения искусства, украшающие сейчас залы наших музеев и дворцов.
В дальнем конце склада хранились запасы яшм Алтая. Мы увидели серо-стальную с розовыми пятнами — риддерскую и серо-фиолетовую — коргонскую яшму. Особенное впечатление оставляли массивные монолиты серо-зеленой струйчатой ревневской яшмы со светлым муаровым узором. Крупный рисунок позволяет применять ее лишь в больших изделиях. Именно из ревневской яшмы вырезана колоссальная эллиптическая ваза, стоящая сейчас в одном из залов Эрмитажа. Это чудо гранильного искусства. В вазе одновременно могло бы поместиться до десяти человек; и при таких же размерах нужно видеть поражающую точность формы и тонкость резьбы.
В следующем сарае находились еще более замечательные материалы. Глаза разбегались при виде собранных в громадные кучи каменных сокровищ.
В первом отсеке чуть искрился полупрозрачный нежно-розовый кварц — белоречит, попавший на Балтийское побережье из далекой Сибири. Дальше было отделение с темно-малиновым уральским родонитом-орлецом, по которому извивались бархатисто-черные жилки. (Через несколько лет орлецом и нержавеющей сталью были облицованы колонны самой благородной по архитектуре и красивой по цвету станции метро «Маяковская» в Москве.)
— Ни один камень, — сказал Владимир Ильич, — не имеет такого глубокого и мягкого малинового оттенка, как орлец, и нигде больше вы не встретите такого строгого и гармоничного сочетания цветов!
— Правда, в сочетании красного и черного есть что-то траурное, — заметил инженер, — Недаром именно родонит выбрали для саркофага Александру II в Петропавловском соборе.
— Кстати, это самый большой его монолит в мире, — сказал Владимир Ильич. — Что же касается траурности родонита, то ведь надгробья чаще всего делают из белого мрамора и, однако, никто его не называет траурным.
— Все-таки в зеленом цвете больше радости; вот посмотрите, сколько ее здесь, в отделении для малахита.
