— А о моем шакале ты и не рассказал! — заметил Жак. — Он поднял передо мной двух зайцев, а перед Фрицем кенгуру, который в первый и последний раз в жизни понюхал пороху.
— Бродя около фермы, — продолжал Фриц, — я нашел эти большие головки ворсянки, которые, как мне кажется, своими упругими деревянистыми прицветниками могут служить нам для расчески войлока и наведения на нем ворсы. Кроме того, между тамошними растениями я открыл маленькие коричневые яблони; мы вырыли и привезли их. Наконец, выстрелом из ружья я положил назойливую обезьяну, которая швыряла мне в голову кокосовые орехи.
Мать поблагодарила Фрица за его добычу.
Снимание шкур я принял на себя одного. В корабельном лазаретном ящике я отыскал клистирную трубку; просверлив дыру в поршне и приделав к нему два клапана, я изготовил из трубки сгустительный воздушный насос, который при всем своем несовершенстве мог служить моей цели. Когда я выдвигал поршень из трубки, воздух проникал в нее чрез оба клапана, а когда я вталкивал поршень обратно в трубку, клапаны закрывались, и сгущенный воздух выходил из клистира со значительной силой.
Когда дети, окончив неприятные приготовления к сниманию шкур, увидели меня приближающимся с этим знакомым инструментом, они захохотали и стали спрашивать, что я намерен делать.
Вместо всякого ответа я взял кенгуру, подвесил его задними лапами на дереве, прорезал в шкуре дыру, вставил в нее конец моего инструмента и стал сильно гнать под шкуру воздух. Мало-помалу кенгуру чудовищно вздулся. Я продолжал вгонять воздух и скоро убедился, что, за исключением двух или трех небольших мест, шкура везде отстала от мяса. Потом я предоставил удивленным детям самим снять шкуру, что они и исполнили без всякого труда.
— Чудесно! — воскликнул Жак и Франсуа.
— Папа кудесник.
— Забавная волшебная палочка! — заметил Эрнест.
— Да как же папа отделил шкуры? — спросил Жак.
— Очень просто, дети мои, — ответил я, — и всякий дикий народ знает этот способ снимания шкур, основанный на том, что между шкурой и мясом находится слой клетчатки. Жирная клетчатка эта, будучи наполнена воздухом, раздувается, растягивается и наконец разрывается, так что шкура свободно отделяется от мяса. Вот и вся тайна этого способа.
Я снова взялся за клистирную трубку, и работа быстро продвигалась. Однако, так как добычи было много, то на это занятие ушел весь остаток дня.
На рассвете следующего дня мы отправились срубить отмеченное мною дерево. Необходимые для этого веревки, топоры, клинья мы отвезли на наших санях. По пути я указал детям опустошения, произведенные свиньями, и место, на котором они были наказаны. Достигнув дерева, я попросил Жака влезть на него и обрубить ветви, которые, при падении дерева, могли задеть за соседние деревья. Жак привязал к стволу две веревки, свободные концы которых мы привязали на значительном расстоянии от оголенного ствола, чтобы не подвергаться опасности при его падении. Затем, при помощи пилы, мы сделали в стволе, с противоположных сторон, два глубоких надреза, один повыше другого. Наконец, мы сильно потянули за веревки, в сторону нижнего надреза. Дерево издало треск, заколебалось и рухнуло, не задев ни соседних деревьев, ни нас. Ствол был распилен на чурбаны в четыре фута длиной. Остальные части его мы оставили на месте, чтобы они высохли и впоследствии могли послужить нам топливом.
Для нас, непривычных к работе дровосека, этот труд был очень тяжел, и мы успели окончить его лишь на другой день. Но я приобрел-таки материал, необходимый мне для устройства мельницы с толчеей.
Построив мельницу, мы, для первого опыта, ободрали на ней некоторое количество риса, и провеянный нами на другой день рис мог прямо поступить на кухню. Обдирка продолжалась несколько дольше, чем на мельнице с жерновами, но все-таки удалась, а это-то и было существенной задачей.
Наблюдая за работой мельницы, я заметил, что наша живность особенно часто посещала соседнее поле и всегда возвращалась с него с полными зобами и, по-видимому, очень довольная прогулкой. Посетив поле, я убедился, что посеянный на нем хлеб уже созрел, хотя со времени посева прошло не более четырех или пяти месяцев. Из этого я заключил, что на будущее время мы можем рассчитывать на две жатвы в год.
Эта надежда была очень приятна; однако она поставила нас в некоторое затруднение, потому что представившийся неожиданно труд по второму посеву совпадал с приходом сельдей и тюленей. Это затруднение едва не вызвало жалоб нашей хозяйки, которая, из сострадания к нам, пугалась количества предстоявшего труда и не могла представить себе, как мы справимся со вторичной пахатой, одновременно с первой жатвой и ловом сельдей и тюленей.
— Согласись, друг мой, — сказала она мне, — что судьба даже расточительна к нам. Мы никогда не были так богаты.
— Конечно, — возразил я улыбаясь, — мы не знаем недостатка в деньгах.
— А ведь правда, — сказал Жак, — здесь мы не думаем о деньгах. Помнишь, папа, как ты нам каждое воскресенье давал по пятачку и как мы, получая эти пятачки, прыгали от радости? Ведь теперь никто из нас не обрадовался бы и четверикам пятачков.
С радости от действительных богатств наших жена перемешивала слова и говорила о ловле риса и жатве тюленей, солении картофеля и копчении сельдей.
Я успокоил жену в ее тревоге относительно предстоявшего нам непомерного труда. Для уменьшения его я решил собрать хлеб по итальянскому способу, менее бережливому, но зато быстрому. После жатвы мы могли заняться ловлей сельдей и тюленей, без всякого неудобства, отложив на несколько дней сбор картофеля и мандиоковых корней.
Чтобы иметь возможность со следующего же дня приступить к жатве, я распорядился устройством под открытым небом чистого тока, чтобы свезти на него собранный хлеб и обмолотить его ногами наших верховых животных. После этого мы намеревались дополнить молотьбу ударами весел и досок.
На другой день мы, вооруженные серпами, отправились на поле, которое предстояло сжать, и, придя на место, каждый из нас принялся за работу, состоявшую в том что, захватив левой рукой несколько колосьев, мы срезали их правой и, связав первым попавшимся под руку пучком соломы, бросали стебли с колосьями в корзину. Занятие это, по новизне своей, понравилось детям, так что вечером поле было сжато, а в течение дня корзины то и дело относились на ток и опоражнивались.
— Хорошо хозяйство! — печально воскликнула жена, — вся солома и все недоросшие стебли с колосьями останутся на жниве и пропадут.
— Ты ошибаешься, друг мой — возразил я. — Итальянцы не так сумасбродны, какими ты их выставляешь.
