— Хорошо хозяйство! — печально воскликнула жена, — вся солома и все недоросшие стебли с колосьями останутся на жниве и пропадут.
— Ты ошибаешься, друг мой — возразил я. — Итальянцы не так сумасбродны, какими ты их выставляешь.
Что ты считаешь пропащим — не пропадет; но вместо того, чтобы есть остающееся на жниве зерно, итальянец пьет его.
— Это что за сказка? — спросила жена, — как же можно пить солому и колосья?
— Однако итальянцы умудрились пить их. Так как вина Италии представляет лучшие поля, чем пастбища, но итальянцам недоставало бы травы и сена, если бы они не придумали жать хлеб именно таким способом, каким жнем его мы. По прошествии недели или двух, на жниве между оставшимися стеблями пробивается свежая трава, и итальянцы скашивают эту траву вместе с соломой вплоть до земли. Недостаток питательных веществ в соломе вознаграждается попадающимися в этом сене колосьями, и, питаясь ими, скот дает обильный удой.
Хотя жена и переставала находить наш способ жатвы очень небережным, но уступила моим убеждениям.
Затем предстояло обмолотить собранные колосья. Это было праздником для детей, которые, усевшись каждый на свое любимое верховое животное, ездили по колосьям, чтобы выбить из них драгоценные зерна. Жена заметила мне, что этот итальянский способ молочения давал животным возможность взимать десятину с обмолачиваемого хлеба, и я должен был напомнить жене текст священного писания, воспрещающий завязывать рот молотящему животному. Этот довод успокоил жену. Нужно добавить, что по окончании молотьбы оказалось, что мы сложили в амбар более ста мер пшеницы и почти столько же ячменя.
Чтобы получить в том же году второй сбор, нужно было спешить с посевом. Для вернейшего сбора мы прибегли к швейцарской плодопеременной системе. Мы собрали ячмень и пшеницу, и потому на этот раз посеяли полбу, рожь и овес.
Не успели мы кончить этот важный труд, как наступил проход сельдей. Но по поводу его отвлеклись от посева лишь ненадолго, так как жена объявила, что ей будет достаточно двух малых бочонков. Что же касается до тюленей, то мы убили несколько штук, с которых, пользуясь моим нагнетательным инструментом, сняли шкуры гораздо быстрее, чем в первый раз.
XXXIV. Испытание кайяка. Исчезновение Фрица. Морж. Буря. Тревога о Фрице. Спасены! Подъемный мост. Солончак
Кайак был уже давно готов, и Фриц, названный его капитаном, горел желанием оправдать свое звание. И так как самые важные и спешные работы наши исполнены, то ничто уже не мешало нам доставить себе это зрелище и удовольствие.
В назначенный день все мы вышли на берег. Фриц должен был подвергнуться торжественному облечению его в новое звание, прежде нежели сесть в челн. Все мы хлопотали около него, в роли оруженосцев, одевая и вооружая его. Изготовившись в путь, наш гренландский герой вооружился двойным веслом и гарпунами, произнося угрозы морским чудовищам, сел в челн.
Пролезши в отверстие палубы, он стал на колени. Стянув плащ вокруг ободка этого отверстия и расположив гарпуны по назначенным для них местам, Фриц принялся надувать свой плащ и скоро стал похож на исполинскую лягушку. Остальные дети столкнули челн на воду, и Фриц, предоставленный самому себе, затянул победную песню. Меня радовала решительность, с которой он управлял своим челном, и я вполне разделял восторг остальных трех детей, отвечавших на песнь брата взрывами хохота. Напротив того, сердце матери сжималось при мысли об опасностях, ожидавших одно из дорогих ей существ. Для успокоения ее я, несмотря на все мое доверие к искусству Фрица, снарядил другой челн, чтобы плыть за кайяком и, в случае нужды, подать сыну нужную помощь.
Пробыв несколько минут на тихих водах нашего маленького залива, Фриц стал испытывать кайяк на различных движениях. То, при помощи двойного весла, он гнал челн, с быстротой стрелы, по прямому направлению, то заворачивал вправо или влево, то, для доказательства, что не может потонуть, он опрокидывал челн, к ужасу матери и живому восторгу своих братьев.
Может быть, несколько опьяненный нашими шумными знаками одобрения, Фриц, не обращая внимания на крики и просьбы матери, боявшейся какого-либо несчастья, решился направить кайяк в течение ручья Шакала, которое, прежде чем он успел оглядеться, вынесло его в открытое море.
Эта неосторожность напугала и меня. Я поспешно сел в свой челнок, в сопровождении Жака и Эрнеста, и пустился в погоню за беглецом, крикнув матери, чтобы она не пугалась шалости Фрица, но сам я решился побранить его.
Между тем Фриц скрылся из виду, и мы могли надеяться увидеть его лишь в открытом море.
Челнок наш, при помощи шести весел, летел по воде с быстротой ласточки. Мы не замедлили достигнуть отмели, на которой некогда разбился корабль и на которую, как мне думалось, течение должно вынести Фрица. Здесь выступали на поверхность воды низкие скалы, о которые она разбивалась с пеной. Отыскивая место, через которое мы могли безопасно пройти, мы попали в лабиринт скал, закрывавших от нас окрестность.
Мы толкались в этом подобии архипелага, не умея выйти из него и тревожась положением нашего опрометчивого беглеца, когда я увидел, на значительном расстоянии, поднимавшийся столб дыма, а секунды через три услышал и слабый звук, который признал за отдаленный выстрел.
— Фриц там! — радостно воскликнул я.
— Где, где? — спрашивали Жак и Эрнест, тревожным взглядом окидывая горизонт.
В это мгновение я услышал звук, подобный первому, и выстрелил из пистолета. Мне ответил третий отдаленный выстрел. Я уверил моих спутников, что Фриц от нас не далее как в одной версте, и попросил их приналечь на весла. Несколько минут спустя мы нагнали нашего беглеца.
Осмотрев моржа, убитого Фрицем и лежащего на ближнем обломке скалы, я стал выговаривать Фрицу за беспокойство, которое он причинил нам своим опрометчивым поступком. Он извинился, сваливая вину на силу увлекающего его течения и умалчивая о своем желании испытать кайяк и гарпуны в открытом море. Счастливый возможностью привезти его невредимого к матери, я простил Фрицу, отрубил моржу голову, выломал из нее бивни, которыми намеревался украсить нос кайяка, и предложил детям пуститься в обратный путь под предводительством Фрица.
На пути Эрнест спросил меня, на чем основывал я свой расчет, когда услышал выстрелы Фрица, утверждая, что он от нас не дальше как в одной версте.
— Физика учит нас, — ответил я, — что свет проходит в секунду семьдесят тысяч четырехверстных миль, а звук пробегает в секунду лишь триста тридцать приблизительно полуторааршинных метров. Насчитав три секунды между временем, когда я увидел дым от выстрела, и временем донесшегося звука, я заключил, что Фриц должен находиться от нас на расстоянии тысячи метров, то есть версты.
