тобой. Оставить тебя в этой истории, запереть там.
Я не смог.
Ты была права, когда писала, что «здесь и сейчас» – это произведение не эпистолярного жанра. Я не только писал о нашем прошлом. Я кое-что делал для нашего «здесь и сейчас»
Поэтому я здесь, в Киеве. Я сижу у тебя во дворе с дурацкими цветами в руках, даже не зная, понравятся ли они тебе, сижу и пялюсь в твое окно. И если ты не выйдешь ко мне, я поднимусь к тебе и вынесу к черту твою дверь, чтобы сделать то, что должен был сделать уже давно. Чтобы обнять тебя. Прижать к себе. А потом делай что хочешь…»
Кресло, край стола, окно… Оно была наполовину задернуто шторами, и она взялась за ткань, сжала его, сминая…»
Киев, полгода спустя
1.
Всю дорогу его преследовали ее призраки. В Минске, промаявшись полдня в аэропорту на пересадке, он еле дождался регистрации и, ожидая самолета, увидел ее. Ну точно, она.
Она сидела в кресле и читала («Нет, писать – не мое. Я больше люблю и умею читать. И анализировать прочитанное»). Его сердце подскочило куда-то к горлу и заколотилось.
Нет, не она. Моложе лет на десять, более плавные черты лица. Но этот нос с легкой горбинкой, эти брови, эти глаза… Как бы заглянуть ей в глаза? Черт, мужик, да ты рехнулся? Откуда здесь она? А может… Сестра? Так похожа!
Он одернул себя, заходил в дальней части зала из угла в угол, успокаиваясь. Всё, всё! Он летит в Киев, он увидит ее, он разрушит это молчание в конце концов…
В самолете он снова увидел ее, ту девушку с книгой. Она сидела рядом с его местом. Подняла глаза, улыбнулась, встала, пропуская его. Глаза… Нет, не ее глаза. В тех купалось израильское солнце в зеленой-голубой воде. Он уселся рядом, покосился, с трудом удержался от желания коснуться кончиками пальцев ее скул, носа, дуг бровей. Пальцы вспомнили бы.
Он вытянул ноги, закрыл глаза, вновь оказался в палатке, рядом с ней, спящей на его плече. Призрак в десятке сантиметров от него перелистнул страницу…
…Автобус, что вез его в город, был заполнен утренними неразговорчивыми людьми. Все сидели по местам и дремали, задернув шторы. Яркое киевское солнце, мерцало сквозь деревья, искало щели и щекотало глаза, он жмурился, надвигал на нос козырек бейсболки и напоминал себе ежа. «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус» – вспомнил он. Зачем он здесь? Нет, неверный вопрос. Почему и зачем – с этим, как раз, всё понятно. Что будет – вот это уходило куда-то в серую рассветную хмарь, разгоняемую осенним солнцем. Вересень – вспомнил он название сентября по-украински. Почти лето, и днями припекает по-летнему, но деревья уже размазало разноцветье.
Сзади зазвонил телефон, и он опять ухнул в пропасть, как в воздушной яме – ее голос отвечал что-то звонившему, прямо тут, за его спиной. Он изогнул голову, глянул между кресел, шевельнул посеревшими губами: «Богомила…» Нет, опять не она. Призрак сзади договорил, сбросил вызов, в автобусе вновь восстановилась тишина. Ему казалось, что все слышат, как бьется его сердце.
2.
Хостел был маленький, грязный и располагался в общежитии «В гуртожиток требуется дворник, питати у коменданта» – прочитал он на столбе, рядом со входом. У двери, греясь на солнце, сидели на корточках татуированные мужики, кто в трусах, кто в трикошках, курили, хмуро провожали его взглядом. Похоже, жизнь вчера не задалась, либо была излишне изобильной. Он заселился, заплатив за пять суток и еще немного за ранний заезд, встал в душ, поднял голову вверх и вдруг, неожиданно для себя, помолился. Молитва текла из него легко, как вода из ржавого раструба, вымывая из него нерешительность и сомнения. Было решено: сегодня! Сегодня он ее увидит и поговорит с ней. Лишь бы она была в городе!
Когда он ехал сюда, он фантазировал: присмотрюсь, похожу кругами вокруг ее дома, увижу издали, провожу незаметно… Он и хостел выбрал совсем рядом, в десяти минутах ходьбы от ее дома, он проверял, он ходил по гуггл-карте столько раз! Но сегодня, стоя под струями теплой воды и физически, до дрожи ощущая ее близость, он понял – не будет никаких наблюдений. Вот сейчас, вытершись насухо, он пойдет к ней, и, если ее нет, будет ждать у подъезда. Сколько нужно.
Заставил себя выпить чая, стал собираться. Сунул в рюкзак свою книгу, свечку из Израиля, что они жгли в последнюю ночь в эйлатском хостеле, забытый ей у него шнур от повер-банка («Помнишь, ты дала мне его как-то зарядить мой телефон? Мой шнур сдох тогда совсем»). Подбросил на руке маленький, но увесистый пакет. Там лежали гранаты, найденные им в одном из его горных походов, лет семь назад. А еще – камушек из пустыни Негев, пористый, как пемза, словно изъеденный червяками-камнеедами («Смотри, Богомила, какие тут интересные камни! Словно и не камни вовсе, а их скелеты. Держи, один тебе, один мне»). В эти пустоты его камня гранаты ложились, как подогнанные, заполняя их своим тусклым коричневым блеском, превращая камень во что-то другое («А мне нравятся гранаты, Сашко. Они будто прячут что-то внутри»). Он придумал это дома, когда наступила эпоха молчания, но не пришел еще черед писать книгу. Он сидел на диване, вертел в руках этот камень-скелет, и вдруг понял, чего там, в нем, не хватает. Вытащил из коробки горсть гранатов разных размеров, стал пристраивать в ячейки камня, словно собирал кубик Рубика…
3.
Он забил ее адрес в телефонном навигаторе, но почти не смотрел туда, он уже изучил этот маршрут тысячу раз, на компьютере. Подъем в горку, районная больница, угол парка, перекресток, первая пятиэтажка, вторая, третья… В четвертой блочной старой пятиэтажке жила она.
Он шел вдоль линии подъездов, читая номера квартир, ее квартира была в последнем, угловом, дверь подъезда была открыта. Он заглянул, да первый этаж, да, эта дверь, вышел, вспомнил, что надо дышать, присел на трубу, ограждающую палисадник у дома. Сколько раз он видел эту дверь на фотографиях? Каждое воскресенье он посылал ей цветы, курьер привозил их к двери, крепил к ручке, фотографировал и отправлял ему. Он запретил службе доставки передавать цветы лично, звоня в двери, после того, как она, на второй раз отказалась их принимать. Просто, оставляли у двери и присылали фото в отчет. Дверь – и цветы («Кстати, я так и не узнал у тебя, какие ты любишь цветы…»).
Он выудил телефон из кармана, незряче уставился в экран. Позвонить? Сказать: «Привет! Я здесь, у твоего подъезда, выйди?» А если она сбросит? А если скажет: «Нет»?
