эту игру по твоим, как тебе тогда могло показаться, правилам.
Я не верю в твои чувства, в твою «любовь». Самое большее, самое комплиментарное для тебя – я допускаю, что ты меня тупо жаждешь. Всё, что есть у тебя (и это в лучшем случае!) – это банальная похоть. Похоже она всегда была частью тебя. Твоё слюнявое мемуарное испражнение ещё больше убеждает меня в этом. Все остальные мои допущения лучше тебе не знать.
Твой образ, прости, для меня никогда не был привлекательным. Я всегда сторонилась людей такого типа – самовлюблённых эгоистов, лишённых малейшего уважения к другим людям. И патологических глупцов при этом, о чём свидетельствует как твоё поведение, как твоё примитивное «ухаживание», так и твоя нравственная, твоя социально-политическая позиция, твоё кредо, если хочешь. Такие люди всегда, по любому поводу, за варенье и печенье, тем более, при малейшей угрозе, поспешно предавали не только доверившихся им близких, не только переступали через интересы людей вообще, но и, радостно повизгивая, предавали Родину. И вещали с разных амвонов и экранов, как правильно они поступили, высокомерно поучая дебилов.
К слову о книжке. Пробежала её по страницам. Мда. Может она и состоялась бы как книга, будь там поменьше тебя, как Пупа Всеторчащего, поменьше слащавой похоти, которую ты силился упрятать под маску романтизма, «искусственной красивости», будь в ней мои настоящие мысли того периода, мои истинные ощущения. Вот тогда это было бы хоть отдалённо похоже на литературное произведение, а автор—на писателя. Открыв (чисто из любопытства, не поверишь) этот образчик самиздата, я наивно ожидала, что там будет мыслей больше, чем хотелок, что ты напишешь о себе, как о человеке, будешь откровенен перед самим собой. О том, как и почему ты стал священником, как женился и как родил детей, не сумев стать им ни другом, ни отцом. Как стал врагом земле своей, как за чечевичную похлёбку продавал свою душу, кусочек за кусочком. Кстати, мне было бы небезынтересно прочесть такую же книгу, этого же автора, но написанную от моего лица. Оченно любопытно было бы посмотреть, насколько и как ты меня представлял, чувствовал. Увы, у тебя не получится. Такие типы, не способны поставить себя на место другого, им не дано умение души смотреть глазами другого, чувствовать чужую радость или боль.
Но к счастью, тебе подобные личности добрались ещё далеко не до всех «простодушных агнцев», не успели, а ещё лучше, не смогли изуродовать их к своей пользе, не погубили их души. Вы, самоуверенно вещающие от имени церкви лжецы, вы, продавшие тело и душу инфантильные либерасты, готовые разрушить весь мир, чтобы выпить чашку чая (классики не стареют, а мещане не вымирают).
Ничего личного, Саша. Посиди где-нибудь, где захочешь, подумай. А потом просто забирай свой песок и уходи в свой мир. И больше не пытайся проникнуть в Мой. В мир людей. НЕ ПОЛУЧИТСЯ!
P.S. Моё письмо, получилось значительно более длинным и пространным, чем я хотела в начале. Утешает, что это последнее письмо абоненту.
И, чуть не забыла. Твой визит не причинил мне беспокойства. Он, скорее, был неприятен. Как ещё не выветрившийся запах в общем туалете».
6.
Он гулял до ночи, до плотных сумерек, когда дорожки парка уже невозможно было различить. Вышел на освещенную улицу, скорректировал маршрут на телефоне, зашагал к хостелу.
Администратор качнула головой, когда он, отзвонившись во входную дверь, вошел в общий коридор: «А я думала, шо вы тут. Гуляли?» Он кивнул, прошел в свой номер, скинул одежду, шагнул под душ. Никаких молитв. Пусто.
Рухнул на кровать и уснул, как только закрыл глаза. Без сновидений.
А утром, умывшись, он достал ноутбук и написал ей ответ – сразу, не останавливаясь ни разу.
«Спасибо за откровенность, Богомила. Повеселила и покорябала
Никакого вопроса про Израиль не было. На него уже давно ответили, и ты и я. Сегодня ты пытаешься свою агрессию и отрицание сделать частью своей правды. Ну, это твой выбор. Твоя свобода.
Позволь и мне сделать свой выбор, сделать не без усилий.
Все, Богомила, гештальт закрыт, «все ушли на фронт». Я больше не буду беспокоить тебя, ни письмами, ни запахом туалета, ни иными «словесными испражнениями». Забираю песок и ухожу жить дальше.
В твоем письме много справедливых обвинений, как обычно. Но они – как зеркало. Любой, даже ты, взглянув в них, увидит себя. Эгоистичного. Самовлюбленного. Погрязшего в собственных комплексах. В общем, «кто без греха, тот пусть первый бросит камень». В чем ты не можешь меня упрекнуть, так это в том, что я бросался в тебя камнями и нечистотами. Потому что я, действительно, не знаю тебя, а то, что я узнал, обожгло меня и приворожило.
А сейчас мне тебя жалко. Это единственная эмоция, что осталась среди пепла. Жалко. Знаю, что ты скажешь, что тебе плевать, чтоб я эту жалость засунул куда подальше и проваливал, это сейчас в духе твоего последнего письма. Жалко, что ты видишь тут только похоть, и не видишь ничего другого. Жалко, что ты, глубокая и умная, любящая анализировать, закрылась какими-то пошлыми штампами.
Ладно. Засунул жалость подальше. Проваливаю.
Помнишь того партизана, что искал тебя, выглядывая из моих глаз? Я похоронил его тут, в Киеве. Где-то в овраге в Сырецьком парке, под детской железной дорогой («Подивіться, Олександр Иванович, яка гарна дитяча площадка! А ми тут обідаємо зараз …»), а может в Нивках, на пути к озеру, там есть чудесные развалины. Я выгнал его из себя, а он не смог жить, как улитка без раковины. Когда будет воскресение мертвых, он, возможно, найдет тебя, но меня это уже не касается.
Как не касается меня и твоя жизнь, Богомила. Живи, как умеешь, между монастырем, в котором навсегда осталась часть тебя, словесным анализом, импринтинговой любовью и побегами от себя на велосипеде.
Твой гнев на меня, все твое презрение и демонстративная брезгливость, вплоть до смешных политических лозунгов, это ведь все – эскапизм, побег, стена, которую ты выстроила, испугавшись перемен, во мне, в себе, испугавшись слова «мы», так ведь? Эта стена просто кричит во всей нашей переписке, разве нет?
«Кого любят, того не отпускают…» Но в страхе нет любви, Богомила. Это ты отпустила меня. А я… Вот сейчас скажу тебе то, чего ты ждешь и за что сможешь презирать меня дальше: я не хочу и не буду мучить тебя, сжимая твою руку. Будь свободна.
И спасибо тебе, за то, что ты разбудила меня. Как бы тебе не казалось уродливым все, что я пишу, чувствую и говорю сейчас – это следствие наших отношений.
Как и эта «книжонка». Каким бы сомнительным не было ее
