— Vous l’avez atteint, Miss Pommeroy, vous l’avez atteint… [158]
Взбегаю наверх: Бельгиец и американская семья— папа, мама, Emily, Gertrude — стоят ко мне спиной и, облокотясь на перила, смотрят, как раненый дельфин, тяжело барахтаясь и кувыркаясь, окрашивает кровью голубую воду. Этих лиц я вижу с истинным удовольствием — быть может оттого, что встречаюсь с ними не в городе, а в путь в городе и туристы становятся обременительными знакомыми; в пути же, наоборот, всякий знакомый низводится на степень туриста и по тому самому делается человеком если иногда и не особенно приятным, то во всяком случае не обременительным.
С их стороны высказывается шумная радость. Возгласы, объятия, горячие поцелуи, кто-то пытается оторвать у меня руку… а хорошенькая девочка в ребяческом восторге прыгает вокруг меня и повторяет: «gawareety lee we pa roosky, gawareety lee we pa roosky…»
— Возвращаетесь? кричит толстый мистер Поммерой;— не правда ли, какая прелесть путешествовать? Всякому в Америке накажу… Кто только может, пусть непременно едет, и чем дальше — тем лучше: ему будет так весело возвращаться. Счастливец вы, право! А мы все еще движемся вперед: дочь везет нас ко Святым Местам!
И неподдельный вздох всколыхнул его широкую грудь.
Между тем Бельгиец шепчется с Miss Emily. — не то спорит с нею, не то убеждает; вот она берет его за руку, и оба подходят ко мне.
— Если я не на краю света, говорить он, — то благодаря лишь доброте мисс Поммерой; сегодня уже неделя, то-есть почти девять дней, то-есть собственно восемь… Поцелуемтесь еще.
Здесь Бельгиец окончательно спутался и заключил взволнованным голосом:
— К чему распространяться… Я счастлив, я женюсь, — поздравьте нас.
— Его, пожалуй, поздравляйте, а меня не с чем, вставила мисс Поммерой и, обратившись к нему, шутливо погрозила пальцем — J have not yet forgiven you your dogskin, mind that! [159].
— Дорогая мисс Поммерой, уверяю вас, это была гиена…
Обмен последних фраз произошел вполголоса, и предостережение Американки очевидно не предназначалось для моих ушей, но оно воскресило в моем уме все подробности нашей охоты на hyene terre-neuve, и мне стало так смешно, что я громко захохотал.
— Чему вы хохочете? спросила Miss Emily.
— Да вот тому самому, отвечал я с непростительною бестактностью.
— To-есть как это тому самому?
— Нашей оплошности… Вы еще сами в Фивах смеялись.
— Объяснитесь пожалуйста, я вас не понимаю.
— Как же, когда мы убили с вашим женихом собаку и торжественно привезли ее на пароход!..
— Parlez pour vous, сухо перебила она меня, не на шутку рассердившись;—что касается моего жениха, то он убил настоящую гиену, да и кому же это знать как не вам: вы, помнится, даже расписались по этому случаю в книге у луксорского консула.
Зачем я расписался, я теперь и сам не пойму! Затмение какое-то нашло. Упрекаемый совестью, я стоял пред мисс Поммерой, сконфуженный и пристыженный; но гнев её неожиданно сменился на милость и невеста принялась со мною кокетничать, без сомнения с тем, чтоб отмстить жениху за собачью шкуру. Фан-ден-Бош стал грозно мрачен, как в былые времена, когда кровожадно вымещал досаду на голубях, и если теперь он не казнит чаек, то только потому, что Семен Семенович, услыхав выстрел по дельфину, просил убрать ружья в каюту: «чего доброго, еще кому-нибудь в живот попадут, а я за них отвечай!» Впрочем, Бельгиец таки стреляет чаек — мысленно, одними глазами, — я вижу это по вздрагиванию его лица; бьет их без промаха, без жалости и расстреливает в пух. А чайки возрождаются как фениксы; невредимые и легкие продолжают они без усилия и шума лететь за кормой, освещенные отблеском вечерней зари, которая зажглась бенгальским огнем над горизонтом и целиком отдается в ровном как зеркало море.
Лучшую сравнительно стоянку по Сирийскому побережью представляет Сайда. Если б лежащий против города остров соединить с берегом посредством, мола, образовался бы вполне удобный порт, и со временем торговое значение Бейрута исчезло бы.
По другим, весьма поэтичным, хотя вряд ли достоверным источникам, пирамиды Гизе построены царем Суридом за триста лет до всемирного потопа, угаданного им в пророческом сне. В пустые пространства своих каменных ковчегов царь велел снести тела предшественников!.. «Эту пирамиду построил я, царь Сурид», было будто бы написано на большей, «и окончил ее в 61 год. Пусть венценосец, воображающий, что он равен мне по могуществу, попытается разрушить ее в 600 лет. А уничтожать легче, чем созидать. Я одел ее шелком, пусть он покроет ее рогожами (?)».
Вот сравнительная вышина самых больших зданий в мире: Кельнский собор—156 метров, Хеопсова пирамида (первоначальная вышина)—147; Munster в Страсбурге—144; пирамида Хефрена—138; колокольня церкви св. Стефана в Вене— 135; купол св. Петра в Риме—131; Св. Павла в Лондоне— 106; (пирамида Менкавра—66).
На этом рисунке представлен вертикальный разрез хеопсовой пирамиды.
A. Профиль пирамиды с первоначальною окладкой.
B. Нынешняя профиль пирамиды.
C. Основание пирамиды.
D. Естественная скала.
a. Наружный вход.
b. Нисходящий коридор.
c. Подземная комната.
g. Завалившаяся глыба.
h. Ход, пробитый эль-Мамуном.
i. Восходящий коридор.
k. Колодезь (тоже пробитый в последствии искателями сокровищ).
l. Горизонтальный ход к так-называемой комнате Фараонши.
m. Комната Фараонши.
n. Большая галерея.
р. Царская комната,
г, s, t, u и у. Пустые объемы, уменьшающие давление каменной массы на царскую комнату.
«И восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа» и т. д. (Исход, Глава I, стих 8 и след.). Рамзес II царствовал от 1392 до 1326.
По историку Манефу, уступчатая пирамида воздвигнута одним из царей первой династии, Уненефом, и в таком. случае она, а не большие пирамиды, представляет самый древний памятник в мире. Уступчатая пирамида меньше Хеопсовой и Хефреновой, но больше Менкавровой (190 фут.). От прочих пирамид она отличается тем, что стороны её не вполне соответствуют четырем странам света, (ось основания отклоняется от меридиана на 4°35' к востоку), причем северная и южная короче западней и восточной, так что основание не образует правильного квадрата: северная и южная стороны имеют в длину 1707,3 мера, западная и восточная 120,6 метра.
