— И я тебя знаю, Франческо Руппи, — сказала Тайбоки.
Старик шагнул ко мне, качаясь на своих тонких, высохших ногах:
— А меня ты не знаешь, белый господин? Нет, ты меня не можешь знать. Когда-то я был силен и могуч, и я назывался Веечио, но сейчас мое имя Тау-Тамас — Сын Горя. Я с состраданием взглянул на этого когда-то могущественного и уважаемого вождя.
— Послушай, — сказала Тайбоки, беря мою руку и кладя ее на грудь Орниччо, — он дышит легче. Будь благословен твой приход. Ты принес ему выздоровление!
Орниччо остался жив. Четырнадцать суток он метался в бреду, и четырнадцать суток мы не отходили от него, меняя на его лбу холодные примочки. Когда он открывал глаза, я пугался его горячего лихорадочного взгляда. В беспамятстве он иногда брал руку Тайбоки или мою и клал на свой пылающий лоб.
— Я слышу его мысли, — говорила тогда девушка. Каждый день, делая ему перевязки, мы видели, как мало-помалу затягивается его рана.
— Но где пуля? — спрашивал я в беспокойстве. — Если пуля осталась у него в груди, он не будет жить.
— Меня зовут Тайбоки, — ответила девушка, — а иначе меня называют Тараути. Ты говоришь на языке народов мариен и поэтому не понимаешь значения этих имен. Тайбоки значит «нагоняющая сны», а Тараути — «исцеляющая раны». Я раскрыла его грудь и раздвинула мышцы. Он закричал, как женщина, но я пальцами вынула из раны пулю.
Орниччо не приходил в себя.
— Он еще жив, — сказал Веечио, — но душа его уже бродит в стране усопших.
— Он будет жить! — возразила Тайбоки.
Орниччо очнулся на пятнадцатый день. Он открыл глаза; белки его были чисты и взгляд разумен. Он приподнялся, но тотчас же упал на свое ложе и забылся крепким сном.
Тайбоки взяла мою руку и положила себе на грудь.
— Это сердце — твое! — сказала она.
Потом, переложив голову Орниччо к себе на колени, она укачивала его, как ребенка. Своему маленькому братцу она велела принести два кувшина воды.
Покачивая на коленях Орниччо, она переливала воду из одного кувшина в другой. Вода лилась с тихим плеском.
— Видишь, твой друг улыбается, — сказала она. — Он слышит плеск воды, ему снится море, которое он так любит. Вот поэтому меня зовут Тайбоки — «нагоняющая сны». Ты тоже любишь море, Франческо, — продолжала она, вставая, — и я к тебе тоже призову прекрасные сны. Я тебя люблю, брат мой, и хочу, чтобы ты всегда улыбался.
Мы сели у порога. Веечио учил маленького Даукаса плести сети. Тайбоки щипала шерсть. Утром она при моей помощи остригла маленькую белую козочку, ловко срезая шерсть острым ножом.
Орниччо спал в глубине хижины, и мы каждую минуту оставляли разговор и прислушивались к его дыханию.
Я с ужасом вспоминал походы, битвы и кровь, споры дворян и монахов, жестокость Охеды и слабость адмирала. Как все это было далеко от меня сейчас!
Друг мой выздоравливал. Самая красивая девушка на Гаити сказала только что, что любит меня. Я был счастлив. Мне хотелось сказать и ей о своей любви, но мне трудно было это выразить словами.
Я взял руками ее волосы и спрятал в них свое лицо. Мне хотелось смеяться и плакать.
Тайбоки оставила шерсть и смотрела на меня своими поразительными глазами.
— Тайбоки, — сказал я, — я вижу, как ты добра и умна. Мне нравится ловкость, с какой ты ухаживаешь за моим другом. Ты почтительна с благородным Веечио и добра со своим маленьким братцем, но, когда ты говоришь со мной, мне кажется, что ко мне ты относишься лучше даже, чем к брату.
— Да, — сказала она. — Когда я купаю Даукаса, он кусает мои руки.
— Мне кажется, что ты относишься ко мне лучше, чем к Веечио, — добавил я. Мне хотелось еще раз услышать, что она меня любит.
— Да, брат мой, — ответила Тайбоки. — Касик стал стар и слаб и тоскует по стране мертвых. Он не верит, что Орниччо будет жить. А ты веришь.
Я взял ее смуглую руку, сердце колотилось в моей груди.
— Орниччо будет жить! — сказал я взволнованно. — Мы останемся здесь, далеко от белых. Мне давно исполнилось семнадцать лет, я уже мужчина.
Ну, какими словами выразить ей всю свою любовь и нежность?!
— Я видел, как ты стрижешь козу. Ты делаешь это лучше, чем девушки моей страны. Ты умеешь ловить рыбу, строить лодку. Я видел, как ты раскрашиваешь красками кувшины, и они становятся похожими на цветы. Я видел, как ты ухаживаешь за больным, как кормишь старика и купаешь младенца. Ты будешь хорошей женой!
Тайбоки слушала меня с широко открытыми глазами. Гордая и нежная улыбка не сходила с ее губ.
Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою.
— Да, я буду хорошей женой, — сказала она. — Я ухожу ненадолго, а ты присмотри за своим другом и подай ему пить, если он попросит.
В эту минуту Орниччо, поднявшись на ложе, окликнул меня по имени.
ГЛАВА XV
Свидание с другом
Орниччо пришел в себя.
— Я долго всматривался, пока понял, что это ты, Франческо, сидишь у двери, — сказал он, растерянно улыбаясь. — А где же Тайбоки?
— Она сейчас придет, — ответил я.
Схватившись за руки и оглядывая друг друга, мы то смеялись, то плакали.
— Орниччо, помолчи, тебе нельзя так много говорить, — спохватывался вдруг я, но тут же засыпал его градом вопросов.
Орниччо тоже не отставал от меня.
— Как ты простился с адмиралом? — спрашивал он. — Что делается в колонии? Как поступают с пленными индейцами?
Что я мог сказать Орниччо? О том, что адмирал час от часу все глубже погружается в подавленное состояние, что всеми делами ведает Бартоломе Колон? О том, что жилища индейцев разорены, а они, как рабы, работают на белых?
— Адмирал болен, — сказал я наконец, когда молчание начало становиться тягостным, — он измучен лихорадкой и подагрой и мало занимается делами колонии.
— А индейцы? — с живостью спросил Орниччо. — Правда ли, что их обращают в рабство и продают, как скот?
Да, это была правда. Государи требовали от колонии золота. Несмотря на то что у индейцев были отобраны все запасы золота, которые скопились у них за много лет, его было недостаточно, чтобы окупить огромные расходы по колонии. Тогда адмирал набил трюмы кораблей Торреса пятьюстами невольников и отправил их в Европу. Португальцы с большой выгодой продавали в рабство дикарей из Гвинеи, и господин решил последовать их примеру. Монахи — францисканцы и бенедиктинцы, присланные папой просвещать туземцев, поддержали его в этом намерении. «Чем больше скорби и испытаний перенесут несчастные здесь, на земле, — говорили они, — тем скорее они попадут в царство небесное!»
— Это правда, Орниччо, — ответил я, не поднимая глаз.
