Знал Черевичный: в сложных ледовых условиях пробивались корабли вдоль Западного Таймыра, крепко помогли там морякам испытанные воздушные разведчики Б. С. Молоков, А. Д. Алексеев, М. И. Козлов.
— Ну, ребята, — сказал он своему экипажу перед вылетом из Тикси, — и нам нельзя ударить лицом в грязь. Чуете, с какими орлами соревнуетесь?
Взлетели при отличной видимости, абсолютном штиле, легли на курс. Но не успели стрелки полетного времени отсчитать два часа, как обстановка резко изменилась. Приближалась уже кромка плавучих льдов, когда плотные облака затянули небосвод, видимость резко ухудшилась. Поневоле снизились до бреющего. И тут «влипли» в туман. Что делать? Подняться, идти над туманом? Нет, лучше, пожалуй, подождать улучшения погоды, совершив посадку. Так и сделали.
Дрейфовали около часа в зарядах тумана, то наплывавшего на самолет, то рассеивавшегося. После раздумья решил Иван Иванович рулить обратно в поисках ясной погоды. Но выдерживать самолет прямолинейно по магнитному компасу оказалось невозможно. Несколько раз машина пересекала следы, оставленные на спокойной воде ее же поплавками. Рулежку прекратили, устроили на крыле перекур. И так обрадовались ветерку, потянувшему все-таки с юга. Туман чуть приподнялся над морем. Взлетели. На бреющем пошли курсом на бухту Нордвик. Увидели наконец берег, но точно определиться не удавалось: то ли это приближается мыс Пакса, что у входа в бухту Нордвик, то ли это восточная оконечность острова Бегичева, расположенного значительно севернее?
А туман снова прижал самолет к воде. Снова пришлось садиться, теперь уже у края земной тверди. Однако нельзя сказать, чтобы тут было уютнее, безопаснее, чем в открытом море. Начинался прилив, самолет стали окружать льдины.
— Держи, командир, держи, пока я второй конец заведу, — хрипло кричал Ситалов, стараясь оттянуть машину от наплывавшей на нее подтаявшей, но изрядно увесистой сероватой глыбы.
А Черевичный, увязнув по колена в мокрой гальке, обмотанный манильским тросом, напрягал последние силы. В глазах темнело, сапоги, точно лемехи плуга, вспахивали грунт, разбрасывая мелкие камешки. Казалось, вот-вот трос, напрягшийся как струна, надвое разрежет туловище… «Все… Долетался, Казак. И сам концы отдаю, и аэроплан гибнет».
К счастью, льдина села на мель, превратилась в «стамуху», сантиметров двадцати не дойдя до края поплавка.
Любой непогоде рано или поздно приходит конец. Вот посветлело в южной четверти горизонта, вскоре над морем и пустынным берегом засветило солнце. Тут выяснилось, теперь уж точно, что воздушные робинзоны терпели бедствие у самого входа в бухту Нордвик. Километрах в трех от них виднелся мыс Пакса.
Механики запустили моторы. Черевичный сел за штурвал, выруливая от берега мористее, туда, где не было ледяных обломков.
Ура! Снова пошли в воздух. Дотянули до Нордвика. Усталые, мокрые, со ссадинами на руках начали подкатывать бочки с горючим, подвозить их на плоту к самолету. В ту пору в Нордвике, где работала геологическая экспедиция, понятия «авиабаза», «аэропорт» были весьма условными. И здесь, и в Тикси, как, впрочем, и повсюду в Арктике, не было ни одного наземного авиатехника. Заправка машин горючим, текущий ремонт — все выполняли экипажи. И естественно, ни у кого не надо было спрашивать разрешения на вылет.
Иван Иванович вел машину дальше на север. Зиберов через лаз из радиорубки передал записку:
«Ищут нас, командир, такая в эфире кутерьма».
И корабли, и береговые рации перекликались, запрашивали друг друга:
«Где самолет Н-29, куда пропал Черевичный?»
А Черевичный шел галсами от бухты Прончищевой к острову Малый Таймыр.
«Бедняга Михаил, никудышное у нас радиохозяйство», — думал Иван Иванович, нет-нет да и улавливая на слух «ти-та-та», которые ключом выбивал Зиберов. — Ищут нас в эфире, а мы не можем дать о себе знать…»
Длинные волны передатчика терялись где-то сразу же за носом самолета. Бортовая рация Н-29, питаемая генератором, укрепленным на крыле (там маленький пропеллер вращался от встречного воздушного потока), не обеспечивала дальней связи — общаться с морскими кораблями можно было только в пределах видимости.
Лишь на третьем галсе Иван Иванович разглядел внизу большую полынью и в ней корабли, следовавшие встречными курсами: грузовые пароходы «Искра» и «Ванцетти» шли на запад, ледорез «Литке» вместе с двумя эсминцами и транспортом «Анадырь» — на восток. Зиберов снова передал записку: «Нас слушают суда». Буквы, наспех выведенные на листке, были, казалось, больше размерами, чем корабли, видимые с воздуха.
Пошел на посадку. Через несколько минут, когда Н-29 рулил по спокойной воде, с борта «Литке» спускали шлюпку.
— Опоздали мы с разведкой. Отто Юльич, виноваты, — говорил Черевичный, пожимая руку академику Шмидту.
— Ничего, товарищ Черевичный, с кем не бывает, — по-отечески добродушно щурил тот светлые глаза из-под густых бровей. — Лучше поздно, чем никогда…
— А вы, Иван Иваныч, из молодых да ранний, — помолчав, добавил Шмидт. — Знаю вас по Якутии, по зимним полетам. Вам еще летать и летать, покажете себя. Закончим навигацию, будет о чем потолковать в Москве.
Арктическая навигация 1936 года при всей сложности ледовых условий завершилась без единой зимовки судов. Впервые по Северному морскому пути прошли военные корабли с Балтики, серьезно пополнив наш Тихоокеанский флот.
В числе моряков, авиаторов, полярников, удостоенных правительственных наград за «выполнение специального задания северных морях», были капитан Ю. К. Хлебников, получивший орден Ленина, академик О. Ю. Шмидт — орден Трудового Красного Знамени и летчик И. И. Черевичный — орден Красной Звезды.
— Спасибо, Михаил Иванович, — сказал он в Кремле «всесоюзному старосте» М. И. Калинину. — В большом я теперь долгу перед Родиной.
— Сквитаетесь, — улыбнулся тот, пощипывая седую бородку. — Лиха беда начало, как говорится.
Разговор этот много лет спустя передал мне Марк Иванович Шевелев, давний руководитель полярной авиации, генерал-лейтенант, Герой Советского Союза. Сколько раз я по-дружески упрекал его:
— Трудолюбивый вы человек, Марк Иваныч, а вот за перо беретесь неохотно. Какую книжищу могли бы настрочить, ведь столько помните, знаете…
— Возьмусь, возьмусь, дайте только на пенсию уйти, — отбояривался Шевелев от моих наскоков.
Теперь, наверное, пишет Марк Иванович вовсю. Однако находит время и для бесед с друзьями:
— Про Ивана-Казака расскажу с охотой. Главное в его характере — самостоятельность, собственный почерк, так сказать оригинальность суждений и поступков. Спрашиваете вы меня, почему Казак не был включен в Первую Полюсную в тридцать седьмом, когда папанинцев высаживали. Да по той же самой причине. Командование кораблем мы с Отто Юльевичем предложить ему не могли, сами понимаете: супротив Водопьянова, Молокова, Алексеева был он в ту пору, как бы это поделикатней выразиться, ну, сыроват что ли, зелен еще. А вторым пилотом в чей-нибудь экипаж, не сомневался я в этом, он не согласился бы пойти. Он, знаете, что говорил тогда, со всеми нами прощаясь: «Успеха вам, друзья… Открывайте Северный, а я со временем соберусь, может, на Южный. Или там на Магнитный, или на Полюс недоступности. Полюсов на земном шаре на мой век хватит…»
