Несколько секунд длилось глубокое молчание; потом все разразились криками «Юма-шетар!», совершенно забыв о воинах-юма, находившихся где-то неподалеку. Они подошли ближе, чтобы пожать руку своему новому и самому юному товарищу. Их прежнее возмущение сменилось полным одобрением! Старый вождь взял меня за обе руки и хотел уже произнести благодарственную речь, но Виннету прервал его:
— Лучше, если мой брат выскажет позже, что чувствует его сердце; теперь для этого больше нет времени. День идет к концу, и становится темно. Вон стоит наш дозорный, он хочет что-то нам сказать. Пришло время идти наблюдать за врагами.
И в самом деле часовой уже не прятался в кустах, он вышел на свободное пространство перед зарослями. Исходя из этого, можно было заключить, что ему больше нечего стало наблюдать, однако, получив недавно строгий нагоняй, он не осмеливался по своей воле покинуть пост. Только когда Виннету призывно махнул ему рукой, он подошел и сообщил:
— Юма появились и повернули почти сразу назад в том же направлении, откуда они пришли.
— Как близко они подходили?
— Двое разведчиков подходили близко и остановились на том месте, где мы встретили Олд Шеттерхэнда. Они подождали, пока не подойдут все юма, и они долго изучали вытоптанную площадку. Враги проехали еще немного, разглядывая наши следы; потом они медленно проехали назад.
Виннету кивнул ему, а потом повернулся к вождю:
— Сильный Бизон слышит, что я был прав. Юма отступили, но только для того, чтобы ввести нас в заблуждение. Воины-мимбренхо могут оставаться здесь, пока мы с Олд Шеттерхэндом не вернемся.
Мы оба вскочили в седла и ускакали, пока окончательно не стемнело и можно было, хотя и с большим трудом, различать следы копыт на земле. Итак, вперед, во тьму ночи, чтобы наблюдать за врагом, которого мы не могли видеть и о котором мы знали или предполагали только то, что его больше нет в том направлении, куда он удалился.
Как часто раньше я отправлялся в подобное же отчаянное предприятие, в заведомую пустоту, и всегда мы, ведомые изумительным инстинктом вождя апачей, прибывали в самое время! Я радовался тому, что сегодня его ошеломляющая проницательность еще один раз, после такого долгого перерыва, может восхитить меня.
Юма отступили на восток, но нам и в голову не пришло искать их там, потому что я, как и Виннету, был убежден, что они очень быстро опять изменят направление своего движения. Представьте себе лес длиной примерно в два часа конной езды и шириной примерно в полчаса. На южной его окраине, ближе к восточной оконечности, располагался кустарник, за которым мы оставили мимбренхо. Значит, надо было ожидать, что юма, переходя с восточного направления на западное, обогнут лес по его длинной северной стороне, потом свернут на юг и попытаются пройти по южной окраине, чтобы ударить с запада нам в спину. Мы хотели незаметно догнать их, поехать следом и наблюдать за ними. Поэтому мы сразу направились к юго-восточному углу леса, потом повернули на север и поскакали через лес, пока не добрались до северо-восточной оконечности. Там мы остановились.
До тех пор мы не разговаривали между собой; длинных речей и долгих объяснений вообще между нами не бывало. Теперь я отрывисто спросил:
— Ты дальше или я?
— Как захочет Олд Шеттерхэнд, — ответил апач.
— Тогда Виннету может поехать дальше; у него более острый слух, чем у меня.
— Слух Молнии поможет уху моего друга. Каким сигналом мы будем обмениваться?
— Только не обычным нашим сигналом, криком орла, потому что в темноте орлы не летают.
— Тогда Олд Шеттерхэнд мог бы подражать рыку пумы, которую без труда можно встретить в здешних краях по ночам!
Сказав это, он отъехал, причем так тихо, что даже не был слышен шаг его жеребца. Мы расстались, потому что не знали, будут ли юма держаться близко к лесу или же нет; поэтому кто-то из нас двоих должен был отъехать от леса подальше. Конечно, граница леса не была прямолинейной, она делала многочисленные изгибы, которым отряд юма наверняка не станет следовать. Используя свой опыт, мы должны были рассчитать предполагаемую линию их продвижения. Если мы расположимся слишком близко или слишком далеко, то юма пройдут мимо нас, а мы их не заметим. И все же об этих трудностях мы не обронили ни единого слова, точно так же я даже не спросил, надо ли нам разделяться. Виннету понимал это как само собой разумеющееся, а потом каждый из нас вынужден был положиться, так сказать, «на кончик собственного носа».
Я медленно проехал еще немного, как я думал — далеко от леса, и оставил седло, чтобы улечься в траве. Конь мой тут же стал щипать траву.
— Хататитла, итешкуш![69] — приказал я вороному.
Конь тут же вытянулся в траве, прекратив ее жевать. Теперь шум вырываемой травы не мешал мне слушать. Я лежал возле самого коня, чтобы всегда держать его в поле зрения. Виннету сказал, что тонкость слуха Молнии поможет мне, и я знал, конечно, что в этом отношении могу положиться на своего вороного.
Умное животное лежало, повернув морду к востоку, откуда я ожидал юма. Время от времени конь вскидывал голову, медленно и осторожно внюхиваясь в ночные запахи. Прошло, видимо, с четверть часа, как вдруг тихое размеренное дыхание вороного сменилось более сильным сопением; он насторожил уши и весь напрягся. Я приложил ухо к земле, но ничего не услышал.
Конь зафыркал еще громче, но совсем не боязливо, как он непременно сделал бы при приближении хищника. Это приближались люди. Я положил руку на конские ноздри и нажал на них; при этом я был уверен, что животное не издаст больше ни одного звука, а если я вынужден буду стрелять, то не пошевельнется, и все это — благодаря индейской системе дрессировки, которой занимался с конем Виннету.
Хотя уже совсем стемнело, но видеть можно было на несколько шагов, и оставалось только пожелать, чтобы курс, которого придерживались подъезжавшие, не прошел как раз через мое убежище. И тут мои опасения по этому поводу почти оправдались. Я услышал глухой шум многих конских копыт; этот шум все приближался и приближался; люди, как казалось, ехали прямо на меня. Потом я увидел темную массу всадников и лошадей; я уже не мог встать и отодвинуться в сторону, потому что меня сразу бы заметили. Я тесно придвинулся к своему коню и прижал его ноздри к самой земле.
И вот юма, к счастью, проехали все же не так близко, как я сначала подумал. Первый всадник проследовал от меня шагах в тридцати; за ним двигались остальные, но не просто в затылок один другому, а продвигаясь по несколько человек в ряд. Я, разумеется, не видел лиц, да и фигуры-то различал смутно, но общее число всадников совпадало: это были именно юма.
