Когда я прибыл к Сильному Бизону, тот отдал приказ выступать. Каждый из индейцев взял за повод свою лошадь; образовалась длинная шеренга, во главе которой находились мы с вождем. Вначале мы шли возле леса; потом мы описали широкий полукруг вокруг лагеря юма. Время от времени мы оставляли на посту одного из воинов, естественно, вместе с лошадью, пока последний из мимбренхо не занял своего места.
Наши посты были настолько далеки от лагеря, что оттуда нас нельзя было достать пулей. Каждый индеец сначала привязал свою лошадь к колышку, а потом пробирался на двести шагов вперед, чтобы там залечь и ожидать наступления дня. Лошади были взяты для того, чтобы моментально догнать врага, если ему в каком-то месте удастся прорыв. Ну, а лошади тех шестидесяти человек, что стояли в лесу, сторожила та пятерка, которая наблюдала за пленными. Они должны были присматривать и за лошадьми, что было нетрудно, потому что верховые животные были стреножены.
Выдвижение на двести шагов замкнуло цепь. Оба звена внешнего полукруга сомкнулись с постами скрывшихся в лесу людей. Когда наш маневр закончился, лошади юма все еще оставались внутри круга, и надо было вывести их оттуда в надежное укрытие.
Я упал на землю и осторожно пополз к тому месту, где мы договорились о встрече с Виннету. Он увидел меня и, не дожидаясь моего приближения, пополз мне навстречу.
— Часовые сменились всего несколько минут назад, — сообщил он мне. — Они сразу же улеглись и быстро заснули.
— Тогда мы можем приступать к захвату сторожей. Куда нам отнести этих двоих?
— В лес, к нашим людям, которые за ними присмотрят.
— Этого я бы не хотел делать. Все свое внимание воины должны уделять лагерю. Если же они станут отвлекаться еще и на пленников, то легко может произойти нечто непредвиденное. Отдай этих людей мне! Я отведу их к вождю, там они не смогут нам помешать, тогда как здесь, если мы передадим их своим людям, может случиться, что они позовут на помощь и выдадут нас.
— Мой белый брат прав. Он может взять вон того, который пошел с белой лошадью.
Один из часовых отправился было за сивой лошадкой, отошедшей слишком далеко в сторону; теперь он медленно возвращался. Я прикинул, где он скоро окажется, и пополз, прижимаясь к самой земле, к угаданному мною месту, а добравшись туда, замер между двумя лошадьми. Часовой подошел, постоял, потом, повернувшись спиной ко мне, стал смотреть в небо. Не знаю, о Чем он размышлял, может быть даже, об астрономии, одно мне ведомо: это созерцание не пошло ему на пользу.
Я прополз под лошадью к стоящему человеку, неслышно поднялся, схватил его левой рукой за горло, а сжатой в кулак правой ударил его в висок; он рухнул на землю, и я потащил его прочь.
При этом я оглянулся на другого часового; его тоже не было видно — значит, Виннету уже справился с ним. Апач подобно мне прокрался под лошадью и повалил юма. Мы оттащили оглушенных пленников к ближайшему посту мимбренхо и передали нашим союзникам, строго-настрого наказав немедленно заткнуть им рот, если юма вздумают поднять шум. Теперь надо было заняться лошадьми. Это было нетрудно, потому что они уже съели всю траву на той площадке, где им разрешали пастись, и теперь жадно озирались в поисках нового корма. Мы, все еще передвигаясь ползком, отогнали двух лошадей за линию наших постов, где животные сразу же накинулись на свежую траву. Когда это увидели остальные лошади, то все они постепенно перешли на новый выпас, отойдя даже еще дальше, так далеко, что некоторые из них достигли привязанных к колышкам наших лошадей, где и остановились, потому что наши животные не могли уйти. В общем, все лошади собрались вместе.
Задумка, стало быть, удалась. Апач вернулся на свой пост. Теперь, когда лошади юма были угнаны, и враги были окружены, ничто не мешало их пробуждению. Наши были готовы к бою, если таковой непременно должен был состояться. Мне же предстояло теперь заняться транспортировкой взятых в плен часовых. Оглушенные, они постепенно приходили в себя. Их сторожа были достаточно хорошими воинами, но они и не подумали связывать пленников, а сидели возле них с обнаженными ножами, вынуждая юма лежать спокойно и не шуметь. Понадобилась моя помощь, чтобы скрутить им руки за спиной и связать. Для этого пригодились их собственные лассо, оказавшиеся у юма при себе. Под страхом немедленной смерти я запретил пленникам переговариваться и вынудил их следовать за мной. Они пошли без сопротивления, да и боялись наставленного на них мною револьвера.
Естественно, мы двигались по полуокружности, образованной нашими постами, а потом направились на южную опушку леса, где находились под строгой охраной вождь юма и его спутник. Видимо, он немало удивился и очень огорчился, когда увидел, что еще двое его людей попали в плен, но не сказал ни слова. Мне только хотелось показать ему, что мы окружили его соплеменников и им не удастся вырваться из кольца. Для этого я развязал ему ноги, чтобы он мог идти, зато руки, несмотря на поврежденную правую, были скручены еще крепче, кроме того, один из ремней я прикрепил к своему поясу, предварительно обвязав вокруг тела, и при этом сказал вождю юма:
— Большой Рот, наверное, испытывает тоску по своему лагерю, поэтому он может пойти со мной: я покажу ему этот лагерь.
Он с почти радостным изумлением посмотрел на меня, так как подумал было в первый момент, что его недавнее обращение к моим христианским чувствам приносит уже плоды. Но тут же он вспомнил о предосторожностях, предпринятых мною только что, и ответил, нахмурив брови:
— Куда ты меня тащишь?.. Ведь не к нашему же лагерю!
— Ну не к самому лагерю, так в его окрестности, но я надеюсь выполнить твое желание еще до обеда.
— Почему это нельзя сделать теперь?
— Потому что в данный момент твои воины встретили бы меня с оружием в руках, а у меня нет желания предоставлять им возможность прострелить в моем теле несколько дырок.
— Ничего они тебе не сделают; наоборот, они станут благодарить тебя за то, что ты возвратил меня моим соплеменникам.
— Очень был бы рад принять эту благодарность, и именно поэтому я подожду до завтрашнего утра. Сейчас, несмотря на лунное сияние, недостаточно светло, чтобы мои глаза могли насладиться твоим восторгом.
— Мне кажется, что твоя душа темнее ночи. Твои слова звучат по-дружески, но в них сокрыто коварство, которое я пока не могу раскрыть!
— Не может обвинять в коварстве тот, кто сам готов унизить другого. Пойдем-ка со мной, и ты увидишь, что я хочу тебе показать!
Ему ничего другого и не оставалось — только следовать за мной, но он пошел, пожалуй, не по принуждению, а подгоняемый любопытством. Я провел его туда, где на краю леса стоял первый постовой, а оттуда — по всей линии постов, пригрозив ему:
