— Запомни, что я тебе скажу! Ты не должен произносить ни звука, пока я тебе этого не разрешу; даже если ты громко вздохнешь, я тут же всажу тебе в сердце клинок моего ножа. На-ка, пощупай ею кончик!
Я вытащил нож и кольнул его кончиком грудь вождя так, что на теле образовалась маленькая ранка. Большой Рот не на шутку испугался и попросил приглушенным голосом:
— Не надо меня колоть! Я буду вести себя тихо — ты не услышишь от меня ни звука!
— Надеюсь на это, тем более что молчание будет в твоих интересах, потому что иначе я немедленно приведу свою угрозу в исполнение. А теперь пошли дальше; держись поближе ко мне и запоминай все, что увидишь и услышишь!
Вождь увидел лежащих на земле первых часовых, а мы уже прошли ко второму посту. Так как в лесу было темно и постовой мог меня не узнать и принять за врага, то я, не доходя до него несколько шагов, негромко сказал:
— Это я, Олд Шеттерхэнд. Ничего не случилось?
— Нет, они еще спят.
Так мы шли с Большим Ртом от одного поста к другому, обмениваясь с каждым часовым несколькими словами, и вождь юма узнал совершенно точно, что его люди окружены. У последнего поста я наткнулся на Виннету. Когда он увидел вождя юма, то сразу же угадал мои намерения и сказал:
— Ты пришел убедиться, что ни один из твоих юма не сможет выскользнуть? Они хуже собак, потому что те хотя бы сторожат, а твои люди спят. Быть вождем столь негодных воинов — сущий позор. А пробуждение будет для них ужасным, потому что они, если только не сдадутся, будут истреблены все до последнего человека.
По лицу вождя юма я заметил, что он хочет кое-что сказать, возможно, это была просьба, но он вспомнил мое предупреждение и промолчал. Мы пошли дальше, выйдя из леса на открытое место, опять продвигаясь от поста к посту, пока не обошли этот большой полукруг. При этом мы наткнулись на Сильного Бизона, распоряжавшегося здесь. Он был менее проницателен, чем Виннету, и не догадался, зачем я взял с собой Большого Рта. Поэтому он почти враждебно спросил меня:
— Зачем Олд Шеттерхэнд таскает с собой этого пса? Ты хочешь предоставить ему возможность бежать? Оставь его на попечение пяти сторожей! У тебя всего два глаза и только две руки, а у них и того и другого — по десять.
— Да, но мои два глаза так же хороши, как их десять, а руки мои, как ты знаешь, сделают больше. Что ты злишься! Разве ты не сказал сам, что Олд Шеттерхэнд всегда знает, что делает?
— Но если ты пришел, чтобы убедиться, не спим ли мы на посту, то совершенно бесполезно было брать с собой пленного!
— Я пришел сюда не для проверки, а совсем по другой причине. Как ты думаешь, удастся ли хотя бы одному из этих юма пройти через наше оцепление?
— Что же ты спрашиваешь, когда сам точно так же, как я, должен знать, что это невозможно. Если они попробуют это сделать, мы перестреляем их.
— Вот это я и хотел знать. Если тебя навестит чувство сострадания, подави его! Чем больше ваши пули прочистят ряды юма, тем меньше нам их придется ловить.
— Сочувствие! — рассмеялся он полунасмешливо-полурассерженно. — А разве эта собака проявила сочувствие к моим детям? Если бы ты не появился и не стал их спасителем, он бы убил их. Как это тебе пришло в голову говорить со мной о сочувствии? Пока мимбренхо жив, ни один юма не найдет у него сострадания!
Он отвернулся, но при этом плюнул вождю юма в лицо и отошел. Я видел, какое впечатление произвело на юма поведение свирепого вождя, и посчитал своевременным разрешить Большому Рту говорить. Поэтому я сказал:
— Теперь ты можешь разговаривать. Теперь ты знаешь, что у мимбренхо больше воинов, чем у юма. Я показал тебе, как расположены силы ваших врагов. Все их оружие готово к бою. Твои люди окружены, и многие из них будут убиты первым же залпом, остальные же могут спастись только в том случае, если они сдадутся.
— Они пробьются, несмотря ни на что!
— Через ячейки такой мелкой сетки! Да ты сам в это не веришь!
— Я убежден в этом. Когда они разгонят своих лошадей в галоп и внезапно обрушатся на посты мимбренхо, некоторые, пожалуй, будут убиты вашими пулями, но большинство уйдет.
— На своих лошадях? А где же у них лошади?
— Там, — ответил он, показывая место, где увидел в свете луны табун.
— Да, там пасутся лошади. Только где же лагерь? Разве ты по дороге не обратил внимания, что ваши лошади хитростью уведены от лагеря?
— Уфф! — удивленно вскрикнул он, только теперь заметив, что лошади находятся далеко от лагеря.
— Посмотри-ка туда и убедись, что наши воины лежат между юма и их лошадьми! Ничего не вышло из твоей надежды на то, что окруженные все же смогут прорвать наше кольцо.
Он молча уставился в землю, а я боялся каким-нибудь ненужным замечанием ослабить впечатление, произведенное на вождя моими словами. Прошло не так уж много времени, тогда он поднял голову и сказал:
— Если мимбренхо в самом деле станут стрелять, то это будет убийством, потому что мои воины совсем не подозревают об опасности.
— А разве ты не нападал на селения мимбренхо, не уничтожал их? Они тоже ничего не знали о вашем грабительском походе. Разве ты не хотел убить обоих сыновей и дочь Сильного Бизона? Они же не знали о том, что ты находишься в долине; они были застигнуты врасплох. Разве ты не напал на асиенду Арройо, разве не ограбил ее, не превратил в пепел, позволив при этом убить многих ее обитателей? Они тоже ничего не ведали о вашем приближении, они были застигнуты врасплох. Поэтому то, что юма не знают о ловушке не может служить основанием для твоей просьбы о пощаде.
Он молчал. Да что он мог мне возразить! Но я добавил еще, чтобы совершенно убедить его:
— То, что вы сделали, не считая ограбления, это обыкновенное убийство, но если мы предадим вас смерти, это будет расценено не как убийство, а как справедливая расплата, как наказание за ваши поступки. Можешь ли ты возразить мне хоть что-нибудь на это?
Он ничего не сказал, тогда и я замолчал. Луна теперь находилась в зените и заливала лагерь юма серебряным светом. С того места, где мы стояли, отчетливо различались фигуры спящих. Вождь испуганно поводил вокруг боязливо бегающими глазами. Он напряженно думал, как найти выход, отыскать возможность спастись самому и спасти своих людей; я не мешал его размышлениям, потому что они должны были привести его туда, куда я и хотел. И вот я увидел, как он внезапно вскинул голову.
— Уфф! Что же теперь делать! — выкрикнул он.
Я проследил за направлением его взгляда, обращенного в сторону лагеря, и увидел, что там встал один из воинов-юма и осмотрелся вокруг. Он не заметил лошадей в том месте, где они должны были пастись, а увидел их много дальше. Он наверняка заметил также и наших лошадей. Хотя они стояли отдельно, образуя правильный полукруг, ему это не показалось подозрительным — нет, он посчитал их также за скакунов своего племени и никого не разбудил, а вышел из лагеря, направляясь туда, где в этот момент оказался большой табун. Он посчитал, что оба часовых находятся при табуне, и хотел упрекнуть их за небрежность.
