Выслушав, Аболи сказал:
— Не такая уж плохая сделка, как ты думаешь, Клиб. У тебя есть «Ласточка» и экипаж для нее.
— Мне придется из своего кармана заплатить Люку Джервису и тем, кто был с нами в Кале, — размышлял Том. — Они ожидают своей доли приза. От моего приза с «Серафима» осталось только шестьсот фунтов, чтобы снарядить «Ласточку» и заготовить продовольствие.
— Нет, — сказал Аболи. — У тебя двенадцать сотен фунтов.
— Что за вздор, Аболи!
Том повернулся и посмотрел на него.
— У меня есть призовые деньги, заработанные за годы плаваний с твоим отцом. Добавлю их к твоим, — предложил Аболи. — Для других целей они мне не нужны.
— Ты будешь моим партнером. Я подпишу соответствующие бумаги.
Том не пытался скрыть облегчение.
— Если я не могу доверять тебе сейчас, — Аболи сдержал улыбку, — что для меня проку в клочке бумаги? Это всего лишь деньги, Клиб.
— С двенадцатью сотнями фунтов мы сможем снарядить «Ласточку», снабдить продовольствием и набить ее трюмы товаром. Ты не пожалеешь об этом, мой старый друг, клянусь.
— Я мало о чем в жизни жалею, — бесстрастно ответил Аболи. — А когда мы найдем Дориана, я вообще ни о чем жалеть не буду. Теперь же, если ты закончил болтать, я вздремну.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Том незаметно разглядывал его лицо, думая о простой философии и внутренней силе, которые делали Аболи таким довольным жизнью и совершенным человеком. «Он не знает пороков, — думал Том, — его не подгоняет жажда власти или стремление к богатству, он верен и честен, он стоик, обладающий природной мудростью, человек в мире с самим собой, способный наслаждаться дарами своих лесных богов, способный без жалоб сносить все горести и трудности, которыми встречает его мир».
Он рассматривал лоснящийся черный череп, на котором не было ни единого волоска, ни черного, ни серебряного, способного выдать возраст.
Потом он внимательнее взглянул на лицо. Сложная татуировка скрывала морщины, которые могла пробороздить жизнь. «Интересно, сколько ему лет». Он кажется вечным, как утес из черного обсидиана, и хотя он должен быть гораздо старше отца Тома, ни сила, ни способности не оставили его за долгие годы. «Он все, что у меня теперь есть, — подумал Том, чувствуя глубочайшее уважение и любовь к этому человеку. — Он мой отец и советник. Больше того, он мой друг».
Аболи, не открывая глаз, неожиданно заговорил, прервав размышления Тома:
— Мы едем не к реке.
— Откуда ты знаешь?
Том посмотрел в окно и увидел только темные здания, которые в меркнущем свете казались брошенными.
Узкие улицы пусты, изредка мелькают закутанные в плащи фигуры, бредущие неизвестно куда; какие-то люди, зловещие и неподвижные, стоят в темных подворотнях; лица их так закрыты, что невозможно понять, мужчины это или женщины.
— Откуда ты знаешь? — повторил Том.
— Мы едем в сторону от реки, — ответил Аболи. — Если бы он вез нас на причал под Тауэром, мы давно были бы там.
Том не сомневался в присущем Аболи чувстве времени и направления; тут Аболи никогда не ошибался. Том высунулся в окно и окликнул кучера.
— Куда ты везешь нас, приятель?
— Куда приказал его милость. На рынок Спитлфилдз.[16]
— Нет, болван! — закричал Том. — Нам нужно на причал под Тауэром.
— Должно быть, я не расслышал. Я уверен, что его милость сказал…
— К дьяволу его милость! Вези нас, куда я велю. Нам нужна лодка, чтобы подняться по реке.
Громко ворча, кучер развернул карету и направил ее в узкий переулок. Лакею пришлось тащить коренника за узду, чтобы он подчинился.
— Раньше шести мы не доберемся, — предупредил кучер Тома. — В такой час там не найти лодку.
— Мы рискнем, — рявкнул в ответ Том. — Делай, что сказано, приятель.
Недовольный кучер пустил лошадей шагом, и карета на обратном пути начала раскачиваться и подскакивать на выбоинах и булыжниках. Постепенно сгустился легкий туман, предвещая наступление вечера. Теперь здания, мимо которых они проезжали, были опутаны серыми дымчатыми щупальцами. Густое белое покрывало заглушало даже стук колес и копыт.
Похолодало. Том вздрогнул и плотнее закутался в плащ.
— Твоя шпага легко вылезает из ножен, Клиб? — спросил Аболи.
Том в тревоге посмотрел на него:
— А что?
Но положил руку на рукоять с сапфиром и зажал ножны коленями.
— Тебе она может понадобиться, — ответил Аболи. — Пахнет предательством. Старый толстяк не зря отправил нас этой дорогой.
— Это ошибка кучера, — сказал Том. Аболи негромко рассмеялся.
— Это не ошибка, Клиб.
Глаза его теперь были открыты, и он тоже приготовился вынуть саблю, чуть вытащив ее из ножен и с мягким шорохом вернув обратно.
После долгого молчания он снова заговорил:
— Теперь мы у реки.
Том открыл рот, собираясь спросить, откуда он знает, но Аболи опередил его.
— Я чувствую сырость и запах воды.
Не успел он это выговорить, как карета выехала из узкой улицы и кучер развернул лошадей на краю каменной пристани. Том осмотрелся. Поверхность реки затянул такой густой туман, что противоположный берег не был виден. Свет быстро убывал, и с темнотой возрождались зловещие ожидания.
— Это не причал, — сказал Том кучеру.
— Пройдите вон туда, — показал кнутом кучер. — Отсюда до причала не больше двухсот шагов.
— Если так близко, подвези нас, — сказал Том, охваченный растущими подозрениями.
— Узко, карета не пройдет, а объезжать по дороге долго. Пешком вы потратите не больше минуты.
Аболи коснулся руки Тома.
— Не противься. Если это ловушка, лучше защищаться на открытом месте.
Они выбрались на грязную площадку, и кучер с усмешкой сказал:
— У подлинного джентльмена нашлись бы шесть пенсов мне за труды.
— Я не джентльмен, а тебе это не стоило никаких трудов, — ответил Том. — В следующий раз лучше слушай приказы и вези нас верной дорогой.
Кучер сердито щелкнул кнутом, и карета с грохотом укатила. Они посмотрели, как ее задние фонари исчезают в боковом переулке, и Том глубоко вдохнул. Сильный запах реки, воздух влажный и холодный, зловоние отходов, которые сливают прямо в реку. Туман расходился и сходился, обманывая зрение.
Прямо перед ними проходил вдоль берега бечевник. Слева — обрыв в две или больше морских саженей к воде, справа — глухая кирпичная стена.
— Бери правую сторону, — произнес Аболи. — Я буду со стороны реки.
Том заметил, что Аболи переместил ножны на правое бедро: он поступил так, чтобы держать оружие в левой руке; иначе они мешали бы друг другу.
