Итак, дело закончено и передано прокурору. И теперь он должен решить: обоснованно ли предъявленное обвинение и можно ли передать дело в суд или необходимо провести дополнительное следствие.
Мог прокурор и прекратить дело, не найдя в нем состава преступления и признав Голубничего невиновным. Но Арсеньев знал, что Живко не пойдет на это. Дело оказалось ведь действительно запутанным. Пусть в нем разбирается суд.
А теперь ещё, с появлением статьи в газете, возникла для прокурора новая психологическая сложность: к делу привлекли всеобщее внимание.
Так что в решениях Живко Арсеньев не сомневался и пришел сюда не для того, чтобы спорить с ним или убеждать в невиновности Голубничего. И прокурор это тоже прекрасно понимал. Он поглядывал на адвоката сердитыми глазами из-под густых черных бровей, догадываясь, что тот сейчас начнет говорить о статье в молодежной газете.
Однако, посмотрев на Живко, адвокат вдруг подумал, что этот разговор будет совершенно бесполезным, поскольку материал о деле Голубничего мог попасть в газету только с ведома прокуратуры и обращаться теперь сюда с жалобой нет смысла. Надо подождать суда.
Пауза затянулась надолго, и в конце концов Живко сам заговорил о злополучной статье:
— Глупо получилось с газетой. Я уже сам звонил в редакцию... Уезжал я в Москву на три дня, а тут попросили, понимаете, дать им информацию поинтереснее, рассказать о каком-нибудь любопытном деле. Мои помощнички, не подумав, и дали дело капитана Голубничего. А в газете вон как расписали... Неудобно получилось.
Слышать от прокурора такие покаянные признания Николаю Павловичу приходилось нечасто. Он сухо ответил:
— Я буду настаивать в суде на вынесении частного определения по этому безобразному случаю.
Прокурор вздохнул и вдруг предложил:
— Бросайте вы свое адвокатство, Николай Павлович, да возвращайтесь на следственную работу. Вот так не хватает хороших работников, всё молодежь, новенькие. Я бы вас сразу старшим следователем назначил, а?
Арсеньев недоумевающе посмотрел на него и ответил:
— Спасибо. Но мне кажется, в адвокатуре я больше пользы приношу.
— Человек, Который Сомневается? — спросил прокурор иронически.
— Вот именно, — кивнул Арсеньев.
— Напрасно. Будь у меня побольше толковых следователей — и защитникам хлопот поубавилось бы.
Арсеньев уже хотел встать и попрощаться, как вдруг прокурор сказал:
— Хочу с вами посоветоваться, Николай Павлович. А что, если я прекращу это дело?
Арсеньев даже не сразу понял и переспросил:
— Какое дело?
— Ну, это... Дело Голубничего.
— За недостатком улик?
— «Вот именно», как вы любите говорить. Дело слжное, во многом темное. А провести дополнительное следствие уже невозможно. Улики против Голубничего солидные, но ведь косвенные, непрямые. Вы их, конечно, станете оспаривать на суде...
Закон требует, чтобы суд, прокурор, следователь оценивали доказательства по внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности... И Арсеньев понял, что у Живко такого убеждения нет. Значит, он лучше разобрался в деле, чем следователь. Согласиться с ним?
— Мы будем возражать и настаивать на судебном разбирательстве, — сказал Арсеньев. — Особенно после появления этой статьи. Вы не хуже меня знаете: каждый привлеченный к суду или даже просто подозреваемый уже обижен, травмирован, иногда на всю жизнь. Голубничий публично обвинен. И он должен быть так же публично признан невиновным и оправдан. Только так, и не иначе. Я, правда, не знаю, как он отнесется к вашему неожиданному намерению, но, думаю, уговорю его непременно требовать открытого судебного разбирательства.
Прокурор внимательно выслушал Арсеньева и сказал:
— Какой вы всё-таки неожиданный человек, Николай Павлович! С вами не соскучишься, честное слово.
Голубничий не сразу понял, чего добивается адвокат.
— Но ведь прокурор сам хочет прекратить эту волынку — значит, разобрался, что я ни в чем не виноват? — недоумевал он, исподлобья недоверчиво поглядывая на адвоката. — А вы хотите, чтобы я позорился на суде. Что-то мне непонятно.
Арсеньев ничего не говорил ему о злополучной статье, чтобы не расстраивать Голубничего, а поэтому ему было нелегко убедить капитана, что поступить следует именно так, как он ему советует.
— Понимаете, какое дело, Сергей Андреевич, как бы вам получше объяснить все тонкости... Можно прекратить дело «при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления...» — так сформулировано в статьях двести восьмой и триста девятой Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации. Вот, пожалуйста, посмотрите сами, — он протянул ему томик в темно-синем переплете. — Юристы давно поднимают вопрос, что формулировка эта не самая удачная. Она дает повод всё-таки сомневаться в действительной невиновности человека, понимаете? Каждый волен подумать: может, участие в совершении преступления не доказано лишь потому, что улик мало собрали, а человек всё-таки виноват, только доказать это не удается...
— Может, и вор, да только непойманный? — кивнул Голубничий.
— Вот именно! — обрадовался Арсеньев. — Вы точно схватили. Вот почему мы и должны, по-моему, настаивать, чтобы суд разобрался во всём и полностью снял с вас всякие подозрения.
Голубничий задумался, потом посмотрел на адвоката и мрачно спросил:
— А если и суд не разберется? Вот ведь и следователь и прокурор меня виноватым считают. Да и вы, признайтесь, ещё где-то сомневаетесь: может, я всё-таки виноват, только выкручиваюсь. А?
Вопрос прямой и откровенный. И отвечать на него следовало также прямо, не виляя, чтобы не потерять сразу и навсегда доверие Голубничего.
— Конечно, я не могу вам предсказать, что именно решит суд, Сергей Андреевич, — ответил Арсеньев, не отводя взгляда. — Но одно могу сказать точно: я буду бороться за ваше полное оправдание до конца. Понадобится — дойдем до самых высших инстанций. Но очень надеюсь, этого не потребуется.
Глаза Голубничего потеплели.
— Судьи, они ведь тоже люди, — пробурчал он, опять в задумчивости опуская голову. — Тоже ошибаться могут. Недаром ведь говорится: «Бойся не суда, а судьи...»
— Расскажу вам такой случай, чтобы убедить вас, Сергей Андреевич. В 1920 году были арестованы и преданы суду несколько коммунистов, ведавших продовольственными делами в Сибири. Обвиняли их в серьёзных злоупотреблениях, и, как многие считали, обвиняли напрасно, необоснованно. Дело получило широкую огласку и даже обсуждалось на Десятом съезде партии. И Владимир Ильич Ленин сказал тогда так: если они преданы суду, то это именно для того и сделано, чтобы всем показать их невиновность. Понимаете? Некоторые стали возражать, видя тут некую парадоксальную логическую неувязку. Как же так, отдавать человека под суд для того, чтобы доказать его невиновность? А Ленин пояснил сомневающимся: нарекания и сплетни бывают нередко, и разоблачать перед народом их лживость следует именно так — публично, через суд...
