Харчевня располагалась в низком бревенчатом помещении, где посередине стояли бочки с пивом, из которых хозяин разливал пиво гостям, а по стенам были устроены длинные столы с лавками для гостей.
Гостей тут было на сей раз много: война – хорошее время для содержателей питейных заведений. Солдаты воюющих армий вечно испытывают жажду. Им страшно, они либо боятся предстоящего боя, либо хотят забыться после только что состоявшейся битвы. Надо же где-то и каким-то образом снять накопившееся напряжение и выпить за упокой души погибших товарищей. Правда, эти же солдаты зачастую сильно перебирают пива, и тогда между ними вспыхивают ссоры и драки, отчего нередко кабак оказывается вконец разгромленным, а хозяину остается лишь подсчитывать убытки от разбитой посуды и разломанных столов. И тем не менее даже эти убытки с лихвой окупаются огромным наплывом посетителей.
В мирное время не так-то много желающих сидеть в харчевне у Рейна Анде и тратить свои кровные денежки, заработанные тяжелыми трудами в неспокойном море и за сохой среди каменистых полей. Кто же не знает: пьешь, веселишься и похваляешься перед товарищами своей молодецкой удалью, а потом ведь нужно идти домой. А дома сидит, ждет тебя, не дождется разъяренная жена, которая только и ждет повода устроить скандал на три дня. Только и ждет, когда ты придешь домой, чтобы тотчас же, стоит тебе ступить на порог, закричать:
– Вот ты куда деньги деваешь! Жизнь мою загубил, о детях бы подумал!
Кто же не знает таких вещей? О них вспомнишь – и веселье пивное не в радость.
Совсем не то – солдаты. Они – люди свободные, дом у них далеко, и чувствуют они себя в полном праве предаваться перед лицом опасности и смерти любому разгулу. Разве что начальник-командир потом будет ругаться, но ведь разве может воинский командир сравниться по злобности с разъяренной супругой? Нет, конечно, далеко ему до такого озверения…
Харчевня, в которую, опустив головы, чтобы не задеть притолоку, зашли Лембит с Лаврентием, была полна солдатами. Немецкие и шведские воины заняли все столы, шумели и кричали. Местные жители в такие дни не рисковали заходить сюда: не ровен час, нарвешься на скандал – пьяные солдаты всегда агрессивны.
Рейн, стоявший посреди зала и разливавший пиво, сразу заметил двух вошедших путников и хотел было уже сказать им, чтобы убирались подобру-поздорову, если не хотят оказаться побитыми, но когда новые гости откинули капюшоны, узнал Лембита Хявисте.
Оставив старшего сына за себя разливать пиво и получать монеты, Рейн вышел навстречу гостям и, опасливо озираясь, сказал:
– Привет, Лембит, давненько не виделись. Куда ты запропастился? Ходили слухи, что ты сгинул в море. Врали, как видно. Кто это с тобой? – он бесцеремонно уставился на Лаврентия.
– Ларри из Паламузе, – нашелся Лембит, случайно вспомнив название дальнего хутора, где никто из здешних жителей не бывал. – Он ижорец.
– А-а, – рассеянно протянул кабатчик, утратив к незнакомцу всякий интерес: – Да, плохие времена нынче пошли. Война, одно слово.
– Ну, для тебя-то, кажется, времена вполне хорошие, – заметил Лембит, обводя взглядом наполненный людьми зал харчевни. – Выручка, небось, большая?
Рейн уклончиво промолчал и деловито нахмурился: никто не любит, когда начинают считать деньги в его кармане.
– Вам пива? – спросил он, наконец, когда посчитал, что долг вежливости исполнен. – Только я посажу вас вон в том дальнем углу, ладно? Там темновато и дует из-за щели в стене, но все равно – вам там будет лучше. Если будете сидеть на виду, солдаты к вам наверняка привяжутся. А тогда вам несдобровать. Да и мне тоже – все мои кружки разобьют о ваши головы.
Он засмеялся и отвел гостей в тот самый дальний угол, где стоял стол, за которым пили пиво местные жители. Их было немного: двое рыбаков, которых Лембит знал, и пожилой бродяга, незнакомый ему.
Рыбаки, уставшие друг от друга, обрадовались возможности поговорить с Лембитом из Хявисте и с Ларри из Паламузе – свежими людьми. Разговор завязался быстро, тем более что по военному времени новостей было много.
Старый бродяга сидел над своей кружкой пива и никак не участвовал в разговоре. Казалось, он вообще безразличен к окружающему, настолько отрешенный был у него вид. Впрочем, никто особенно и не рвался завязать с ним беседу: о чем добрым хозяевам говорить с бродягой?
Оборванный старик только раз метнул взгляд в сторону вновь пришедших, а затем отвернулся и продолжал сидеть, свесив крючковатый нос в свою кружку. Бродяга производил отталкивающее впечатление: губы у него были мокрые, он их постоянно облизывал, далеко высовывая язык. Лицо, изборожденное морщинами, было вдобавок покрыто угрями, а гноящиеся серые глаза слезились.
Он пил пиво мелкими глотками, постоянно давясь и кашляя…
Внезапно Лаврентий ощутил знакомое и пугающее чувство в груди. Прислушавшись к себе, он осознал – это волшебный камень, подвешенный в мешочке. Камень-Алатырь нагревался!
Но почему?
Лаврентий повнимательнее глянул на сидевших рядом рыбаков и понял, что ни один из них не похож на владельца волшебного камня. Значит, вот этот неопрятный старик? Но он был похож еще меньше…
А камень нагрелся так сильно, что уже жег грудь колдуна. Просунув руку под рубаху, Лаврентий сжал раскалившийся камень, как бы спрашивая у него, откуда грозит опасность.
В этот миг старик поднял голову и пристально посмотрел колдуну в глаза.
– Чувствуешь? – спросил он негромко, шамкая беззубым ртом. – Я давненько тебя поджидаю! Но дождался, как видишь.
У Лаврентия похолодело все внутри от недоброго предчувствия.
– А зачем ты меня ждал? – осторожно спросил он, пытаясь заглянуть в слезящиеся мутные старческие глаза: – Дедушка, чего тебе от меня надо?
Он старался говорить спокойно, но зуб на зуб у него не попадал, потому что приближение зла карельский колдун умел чувствовать хорошо. И сидящий напротив старик это увидел. Он усмехнулся своими тонкими мокрыми губами и ответил:
– Не только от тебя, колдун, не только. От капитана твоего, и от сотника, и от девки-предательницы, которая вам помогла. Всех вас я дождался. Теперь уж не уйдете!
Лицо старика в мгновение ока преобразилось. Оно изменялось прямо на глазах у онемевшего Лаврентия. Это произошло в один миг: кожа на лице разгладилась, исчезли морщины, нос сократился в длине, а глаза престали слезиться. По другую сторону стола перед Лаврентием сидел капитан Хаген.
Это длилось всего одно мгновение, а в следующее старик-бродяга встал из-за стола и молча направился к выходу шаркающей и ковыляющей походкой. Это вновь был никчемный бродяга – грязный и запущенный.
