Штиль
Все дальше и дальше уходил «Орион» на юг, за сотни миль, держась в стороне от редких в этой части океана островов, с опаской пересекал большие океанские линии, ведущие из портов Латинской и Северной Америки к берегам Африки, Индии, Австралии, Китая. Несколько раз вахтенный матрос на марсовой площадке видел дым на горизонте, а однажды ночью путь клипера пересек залитый огнями пассажирский пароход. Он прошел совсем близко, не заметив «Орион». Радист Герман Лебедь подстроился к волне беспечного лайнера и подслушал его разговор. «Святая Тереза» шла из Рио-де-Жанейро в Коломбо, имея на борту пятьсот туристов.
На верхней палубе оркестр играл танго. Корабль ушел в ночь, но еще долго доносилась хватающая за душу музыка, и казалось, что пухлые тропические звезды раскачиваются в томном танце, шевеля длинными лучами.
Изредка налетали шквалы, внося разнообразие в монотонное плавание, и снова океан сверкал синим пламенем. Паруса почти не давали тени, и, хотя яростно палило солнце, океан умерял зной. Матросы загорели, поправились после забот и волнений в английских и французских портах и после напряженных дней в начале побега. Океанский простор, повседневный труд, дисциплина охладили страсти ярых противников. Они ели из одного котла, спали рядом, вместе тянули снасти или раскачивались на реях, отдавая и убирая паруса. Во время длинных вахт или на баке, покуривая крепчайшую махорку, обсуждали тревожные вести с родины, пойманные «из воздуха» радистом. С виду все отношения приняли прежний характер.
Но только с виду. Опытный глаз сразу бы заметил, что люди уже не те, что были прежде. Разговоры шли теперь не только о доме, близких, а главным образом о судьбе России: как обернется революция и что она даст народу? Неужели и взаправду крестьяне получат помещичью землю, а рабочие — фабрики и заводы? Это были вечные темы баковых бесед. Разговор заходил и о дележе земли: сколько кому придется на душу и как будут поступать с богатеями, ведь они не помещики, а те же крестьяне, только более удачливые. «Со сметкой и без креста», — всегда вставлял Зуйков и поглядывал на покусывавшего усы Брюшкова. Теперь они не ссорились. Зуйков получил строжайший наказ от Громова и Лебедя не заводить свары, а стараться разъяснять людям свою правоту.
«Эх, и дал бы я ему правоту», — обыкновенно говорил Зуйков, но и открытую ссору не лез, только не упускал случая поддеть кулацкого сынка при народе.
Приверженцы старого порядка тоже смущали умы, и не без успеха. Трудно было вчерашним крестьянам и рабочим, большей частью малограмотным, разобраться вдали от родины в необыкновенно сложной обстановке. Многие из них пошли бы за большевиками, уж больно заманчиво было их обещание насчет земли, да вселяли опасливую тревогу разноречивые, тревожные вести из России. Не верилось, что выстоит Советская власть. У всех еще жиги были в памяти события 1905 года, восстание на броненосце «Потемкин», расправа с революционными матросами и крестьянами, делившими барскую землю. Осторожные ждали ясности, чтобы примкнуть к сильной стороне.
Неожиданную позицию занял на корабле иеромонах отец Исидор. Уж кто-кто, а он должен был бы служить верой и правдой царю-батюшке, и вдруг корабль облетел слух, что батя переметнулся к большевикам.
Как-то среди ночи отец Исидор вышел из душной каюты побродить по палубе и посудачить с матросами. У грот-мачты он остановился: матросы шепотом вели спор.
— Нет, братцы, — говорил матрос Худяков, служивший уже девятый год, — не годится такое дело, чтобы зараз все порядки менять. Что кому положено, то и надо соблюдать. Вот я не могу стать, скажем, капитаном или еще кем, не по мне это дело, ума не хватит. Так и с революцией, чтобы, значит, всем равенство. Что я с им буду делать, с этим равенством? Такое напорю, что не возрадуетесь. Так и с землей, с заводами, с торговлей. Ну какой из тебя, Громов, купец или фабрикант? Ну сам подумай?
— В фабриканты я не лезу и из тебя делать помещика нету никакого моего желания, хотя дело не мудреное мужиков угнетать. Ошибка твоя в том, что ты неправильно понимаешь революцию. Мы хотим, чтобы у всех людей были одинаковые права. Да, ты сейчас не сможешь командовать кораблем, а почему? Да потому, что учиться тебе не дозволяли. Учились дворяне да люди с достатком. А вот твои сыновья смогут учиться, если победит народ, и станут и капитанами, и инженерами, и докторами — была бы охота да царь в голове.
— Мои ребята, если удастся свидеться, землю пахать будут, по закону будут жить, как испокон веков установлено, правда, батя, я говорю? Вот пусть отец Исидор нас рассудит. Он человек правильный, пусть рассудит, — сказал Худяков. — Как ты понимаешь, отец, надо ли ломать пашу жизнь или пусть все будет, как было, только чтобы люди бога помнили, чтобы гадостей не делали друг другу? — Худяков замолчал, и все вахтенные у грот-мачты повернули бледные от лунного света лица к отцу Исидору.
Иеромонах сказал:
— В священном писании сказано, что всякая власть от бога, и, следовательно, пугаться нечего, если изменится что в управлении народом и в распределении собственности. Когда-то, в первые века нашей эры, христиане жили обществом и все достатки делили поровну, то есть коммуной, то почему не жить сейчас всем народом так же? Хотя лично я сомневаюсь в подобной возможности. Больно лют и своекорыстен стал человек. Людям, которые хотят жить по справедливости, предстоят жестокие испытания, потому что праведники всегда терпели муки. Лично я на их стороне., хотя мой сан обязывает меня поучать вас смирению и покорности власть предержащим. — Помолчав, он добавил озадаченным матросам: — И я подвержен сомнениям во многом, на чем был воспитан и что опровергается течением жизни…
«Орион» вошел в экваториальную штилевую полосу. Солнце так накаливало палубу, что по ней нельзя было ходить босиком, и ее часто поливали забортной водой. Ветер то надолго стихал, то слабо веял с разных направлений. Командир приказал поднять пары, и клипер с голыми мачтами пошел прежним курсом, делая около шести узлов. Не слышно было привычного свиста ветра в такелаже и шума волн за бортом. В этой тишине каждый громкий звук больно отдавался в ушах, и матросы стали говорить приглушенными голосами. Свободные от вахты теперь днем не задерживались на баке возле обреза с водой, а, наскоро покурив, уходили в кубрик, где хотя и было душно, но все же палуба защищала от неистового солнца, а в открытые с обоих бортов иллюминаторы проходил приятный сквознячок.
В этот изнуряющий день Лешка Головин не находил себе места, работа валилась из рук: он был хороший такелажник, мастерски сращивал концы и вязал маты. Без дела нельзя было сидеть подвахтенному, и он, поторчав на юте, где матросы, вяло перебрасываясь словами, сшивали новый грот, пошел на палубу. Заглянул в камбуз, там коки отбирали пшено на длинном столе, пот градом катился с их лоснящихся лиц.
