— Мы вас видели, — прервала его Нанехак. — Думали, пристанете к нам, а вы прошли мимо…
— Да мы никуда и не собирались приставать, — сказал Ушаков. — Мы хотели узнать главное: насколько далеко можно плыть на нашем моторном катере и как он себя ведет во льдах… Ну вот, прошли мы один мыс, другой, уже повернули обратно, и вдруг наш мотор заглох. Сколько ни пытался Павлов его оживить, ничего не получилось. А тут подул южный ветер и прямо на нас погнал лед. Не успели мы оглянуться, как нас прижало к берегу.
— И катер затонул? — испуганно спросила Нанехак.
— Нет, — со вздохом облегчения ответил Ушаков. — Катер остался на плаву и даже не получил пробоины. Но хода у него не стало…
— А как же вы дальше поплывете?
— Дальше уже нам не плыть, а тащить катер обратно в поселок.
— Но он тяжелый…
Нанехак вспомнила, что катер этот раза в четыре больше деревянного вельбота.
— Вот я и пришел к вам за помощью, — сказал Ушаков.
— Я готова! — заторопилась Нанехак.
Ушаков с улыбкой посмотрел на нее. Нанехак поймала его взгляд и тут же почувствовала, как залилось краской ее лицо. Что же это она? Ведет себя, как маленькая девчонка… Какая же от нее помощь, когда нужно тащить тяжелый, глубоко сидящий в воде катер?
— Скурихин придумал, как на собаках притащить катер, — пояснил Ушаков. — Говорит, они часто так делали у себя на Камчатке.
Однако собрать распущенных на лето собак оказалось не так просто. К тому времени, когда упряжка наконец была готова и все собаки запряжены на длинный потяг, с моря появился Апар. Узнав, в чем дело, он тут же бросился помогать, и вскоре они вдвоем с Ушаковым скрылись за ближайшим мысом.
Нанехак смотрела им вслед и с сожалением думала о том, что, не появись так быстро муж, она бежала бы сейчас за собаками рядом с умилыком, говорила бы с ним, слышала его голос…
Она медленно побрела в ярангу.
У полога, на низком деревянном столике, стояла чашка, из которой только что пил умилык. Она взяла ее в руки и долго сидела, думая о чем-то своем.
Часа через три из-за мыса показалась упряжка, а на воде — катер. Рядом с собаками она увидела мужа, Скурихина, Павлова. А где Ушаков? Нанехак пошла навстречу собакам и только потом догадалась: русский умилык сидит в катере.
Собаки еле передвигали ноги, а люди, тянувшие вместе с ними лямку, выглядели и вовсе уставшими, изнуренными. Нанехак подошла к мужчинам и молча стала им помогать.
— Иди лучше приготовь нам еду, — сказал ей Апар.
Нанехак на этот раз постаралась. Первым делом она сварила суп из нерпичьей грудинки, поджарила на сковородке печенку, быстро замесила тесто и испекла на кипящем нерпичьем жиру лепешки.
Катер завели в бухту и закрепили на якоре недалеко от берега.
Мужчины собрались вокруг деревянного блюда. Они ели молча, сосредоточенно, а Нанехак старалась подкладывать Ушакову самые лакомые куски. Погруженный в свои мысли, русский умилык не замечал этого, но Нанехак все равно чувствовала себя счастливой.
За чаем разговор зашел о неудавшейся попытке обогнуть остров. Ушаков сказал:
— Я склоняюсь к мысли пройти вокруг острова на вельботах. Где надо — на веслах, где под парусом, а потребуется, то и вот таким, как сегодня, собачьим волоком.
— А лучше всего — самолетом! — выпалил вдруг Апар.
— Да, самолетом было бы прекрасно, — задумчиво произнес Ушаков и добавил: — Был бы самолет, можно было бы слетать и на материк.
Через несколько дней после отъезда неожиданных гостей Нанехак занималась своими делами в яранге, как вдруг услышала голос мужа:
— Нана, иди скорей сюда! Погляди, кажется, самолет летит!
С южной стороны на горизонте отчетливо виднелась летящая точка. Она на глазах превращалась в знакомый силуэт самолета.
Нанехак вдруг вспомнила слова Ушакова о его желанна улететь на материк.
— Скорее! — закричала она мужу. — Собирайся!
— Куда собираться, что ты затеяла?
— Скорее едем в поселение! Снаряжай байдару!
Когда вбежавший в комнату Павлов дрожащим от волнения голосом сообщил, что к острову приближается самолет, Ушаков сначала просто не поверил и с недоумением уставился на учителя.
— Ей-богу, самолет! — широко улыбаясь, повторил Павлов. — Вот послушайте.
Странно, но именно характерный шум летящего самолета оказался убедительнее невероятного известия, принесенного Павловым.
Одеваясь на ходу, Ушаков лихорадочно соображал: что могло случиться? Может быть, это не советский, а американский самолет? А вдруг это сам Стефансон пожаловал к ним на остров?
— Красные звезды на нем! Красные звезды! — закричал Кивьяна, отличавшийся особенно зорким зрением.
— Наш, советский ероплан! — подтвердил Скурихин, успевший вооружиться биноклем.
Да, это был советский гидроплан, и его опознавательные знаки теперь можно было разглядеть простым глазом.
Значит, не забыли! Все эти трудные, граничащие с отчаянием зимние дни кто-то думал о них, помнил и знал. Чувство огромной радости охватило Ушакова. Он стянул с головы шапку и принялся махать ею, громко крича:
— Наши прилетели! Наши!
Краснозвездный самолет низко пронесся над поселением, оглушив ревом собак и людей, прошел в глубь берега, развернулся, покачал крыльями и начал снижаться над бухтой, выбирая место для приводнения.
Следя за посадкой, Ушаков думал, что теперь, когда к ним прилетел самолет, его жизнь и жизнь островитян обретает новый, значительный смысл — они могут с гордостью рассказать о том, что в трудные, тяжелые времена они не дрогнули и с честью выполнили свой долг первых граждан Советской Республики на далеком северном острове.
Все население поселка, сопровождаемое яростно лающей собачьей стаей, бежало к берегу бухты, куда должен был причалить гидросамолет.
Вот он коснулся лыжами-поплавками спокойной глади бухты, поднял фонтан заискрившейся на солнце воды и через мгновение уже плыл, выруливая к толпе, сгрудившейся на берегу.
Пока гидроплан становился на якорь, Ушаков в нетерпении всматривался в его очертания, стараясь угадать: по какому же случаю к ним прилетел самолет?
Наконец на поплавок самолета вышел летчик, посмотрел на берег, сдвинул набок оснащенный большими очками кожаный шлем, прищурился и громко спросил:
— Который тут у вас Ушаков?
Ушаков, не замечая, что ступает прямо в студеную воду, шагнул вперед:
— Я!
— Вот вы какой! А я — Кошелев, летчик Колымской экспедиции… А это мой товарищ — Лухт.
Лухт уже тоже стоял на лыже-поплавке и широко улыбался.
