— И вашей, барон. Последнее вас особенно заботит?
— Безусловно. Дурацкая смерть не входит в мои расчеты.
— Мало кто ее учитывает. А вот командир, этот мягкий, прекраснодушный человек, учел.
— Неужели никто не протестовал?
— Вы говорите наивные вещи: протест в бою против воли командира!
— Допустим, у вас железная дисциплина, ну а после?
— После? Ну как не быть разговорам. Конечно, против наш пастор, затем стармех, и, как ни странно, всеми силами поддерживает в этом командира лейтенант Горохов, не говоря уже о старшем офицере.
— Ну а вы?
— Тогда я здорово выпил и все же не раскаиваюсь. Хороший конец! А вы не были настроены? И почему вас так интересует моральное состояние офицеров?
— Когда-нибудь я напишу книгу.
— Представляю, какой вы там нагородите сентиментальной немецкой чепухи…
Зная, с каким нетерпением его компаньон ожидает новой встречи с «Хервегом», Новиков не упускал случая, чтобы не сделать язвительного замечания. Только что повстречался голландец-десятитысячник, белый, с двумя желтыми полосами на черной трубе. Он прошел недалеко, и несколько матросов на его палубе, красивших шлюпку, оставили работу и приветственно махали руками. Вахтенные на клипере кинулись к борту и в свою очередь приветствовали голландских моряков.
Фон Гиллер послал проклятие.
Новиков заметил:
— Оставьте, барон, всякие надежды.
— Откуда у вас такой пессимистический взгляд?
— Наоборот, оптимистический. После обстрела я утвердился в мнении, что нам нечего рассчитывать на пощаду.
— Вы мой друг, и я…
— Не произносите таких кощунственных слов. К тому же, как вам ни покажется странным, я не смог бы оставить вот этих людей низшей касты, как вы изволили их определить.
— Уверяю, что с крейсера стреляли без всякого намерения попасть в нас.
— Скажите другому. Я артиллерист и видел, как кучно ложились снаряды. Они действительно перешли на поражение. Били всей артиллерией, ураганным огнем!
— Но мы живы!
— Не по их воле. Просто не могли попасть. Что-то произошло с крейсером. Зуйков говорил, что его заливало волной. Да наш капитан ловко сманеврировал.
— «Хервег» развил большую скорость и, естественно, стал на себя брать воду.
— Само собой. Но не исключено, что ваш викинг «Хервег»… — Новиков выразительно опустил палец.
— Это невозможно!
Новиков усмехнулся.
Командир снова занял свое бамбуковое кресло. «История величия и падения Рима» лежала в кармане, специально пришитом сбоку кресла. Воин Андреевич теперь редко раскрывал эту книгу. Как ни велика его история, новые заботы отодвинули на второй план события в Древнем Риме. Каждую минуту мог появиться немецкий рейдер или английский поенный корабль.
На «Орионе» имелся полный комплект карт до самого залива Петра Великого при условии плавания через Малакский пролив, но там хозяйничали англичане, надо было пытаться пройти Зондским проливом между островами Суматрой и Явой, пересечь весь гигантский архипелаг Голландской Индии, где поджидают рифы, неизвестные течения, тайфуны, а карт внутренних вод Голландской Индии не было. Несколько лет назад Воин Андреевич проходил Зондским проливом и сейчас восстанавливал в памяти все опасные места.
Ко всему кончалась пресная вода, пришлось ввести жесткую норму. Один из матросов заболел цингой, и врач не ручается, что это последний случай. Надо было во что бы то ни стало запастись овощами и фруктами на первых встречных островах у берегов Суматры.
Старший офицер сказал:
— Пройдем и без карт, Воин Андреевич. Ходили же до нас здесь португальцы, испанцы, англичане.
— Да, Николай Павлович. Им было труднее. Они попадали к неведомым островам среди неведомых морей, а мы пойдем уже не на ощупь. Получаем ежедневно точное время, погодные условия, и все же…
— Безусловно, придется трудновато.
— Как матросы?
— С виду как подобает, и все же чувствуется разложение по классовым признакам. Группа Лебедя — Громова более организованна, дисциплинированна, но, кажется, находится в меньшинстве. Большинство матросов у нас из крестьян, им нужна только земля. Они не прочь отобрать ее у помещиков, поделить, а все остальное оставить как было, не понимая, что такой передел повлечет катастрофические изменения в политической жизни всей страны, и уже в части России это произошло и происходит.
— Словом, как и мы с вами, ждут не дождутся родных берегов.
— Только и разговоров что о доме. Боцман Свиридов говорит, что желание увидеть Россию мирит всех врагов. Посмотрите, как работают Брюшков с Зуйковым на грот-трюм-рее, а ведь их не назовешь друзьями. У них какая-то давняя свара. Брюшков из кулацкой семьи, а Зуйков чуть ли не батрачил у него…
Впередсмотрящие дружно крикнули, что справа по носу замечен парусник. Это была баркентина. Вела она себя очень странно, все время меняла курс. Когда к ней подошел «Орион», то «Блю Бёрд» — «Синяя птица» стала лагом к волне, стремительно раскачиваясь из стороны в сторону. На ее палубе не было ни души.
— Видимо, эпидемия, — сказал командир.
— Да, все шлюпки на месте, — согласился старший офицер.
«Орион» лег в дрейф. Скоро от него отошел вельбот под командой Стивы Бобрина с доктором и лейтенантом Фелимором.
Выполняя приказание командира, Бобрин обошел кругом баркентину, и они с Фелимором тщетно пытались вызвать кого-либо на палубу.
Матросы тихо переговаривались:
— Какой синью борта покрасили.
— Кораблик или совсем новый, или недавно из дока.
— Вдруг там чума?
— Что поделать, не бросать же людей.
— Наш Бородулин в цинге лежит.
— Овощ нужен.
— От холеры и чумы первое дело водка с чесноком. Вот когда мы в Шанхай ходили…
— Разговорчики! — прикрикнул Бобрин.
Первыми поднялись на парусник врач и санитар Карпушин — человек хилый, неспособный нести службу ни на палубе, ни на мачтах и потому определенный в медицину. Он сказал, хватаясь за конец, свисавший с борта:
— Если там чума или что в таком роде, то нам хана, братцы.
Пропело десять минут, и над планширем фальшборта показались головы доктора и санитара. Доктор сказал, растерянно разводя руками:
— Никого нет. Не нашли. Все брошено.
— Вот оказия! — добавил заметно повеселевший Карпушин. — Хоть шаром покати.
Матросы обыскали весь парусник и не нашли никого. На палубе был относительный порядок, люки трюмов закрыты. Видимо, несколько раз волны попадали на палубу и разбросали канаты и даже перебросили несколько концов через борт. В каюте капитана на полу валялось белое шерстяное одеяло и осколки графина. В кубриках матросов тоже большинство коек оказались неубранными, на полу валялись матросские робы. Все говорило, что матросы ночью вскочили с коек и в панике оставили кубрик, потому что в другом случае они должны были одеться, как бы срочно ни потребовались на палубе. Судовых документов не, было, кроме вахтенного журнала. Он лежал в специальном гнезде на переборке у штурманского столика. Последняя отметка в нем была недельной давности. В трюмах, куда не без опаски спустились матросы, находился груз: кожа и шерсть.
