А потом к нам в большой железной лодке, которую вы называете пароходом, пришел большой человек с огненными волосами. Его звали мистер Томсон. Томсона послали к нам американские купцы. Матросы с парохода построили ему дом и сложили возле него много ящиков. В них были ружья, патроны, табак, чай, мука, сухари, рубашки, красивые бусы для женщин… Мы приносили шкуры, и Томсон давал нам топоры, угощал виски. Нам было хорошо, пока у нас было много шкур. Потом они кончились. Все, что мы добывали в море и на земле, мы отдавали за товары, и нам уже нечего было давать чукчам в обмен на оленьи шкуры. А наша одежда тем временем вытерлась и не грела. На охоте мы мерзли и мало добывали зверя. Голодно стали жить люди. Мистер Томсон сначала отпускал нам в долг сухари, табак, сахар. Потом сказал: «Приносите шкуры — тогда я вам дам сухари». Мы говорили, что у нас нет шкур. «Тогда ешьте камни», — отвечал мистер Томсон. Но мы не умели есть камни. Мужчина может долго не есть, но наши матери, сестры и дети не хотели голодать и плакали. Мы ходили на охоту в любую погоду, но весна только начиналась — зверя в море было мало.
Однажды отец сказал: «Сегодня будет сильный ветер. Кто пойдет на лед, не должен там долго оставаться. Лучше совсем не ходить». Мать лежала, не вставая. Сестра Агык с белым лицом в старой грязной кухлянке сидела и молча качалась вот так… — Анъялык поджал под себя ноги, положил руки на живот и стал раскачиваться взад и вперед. — Тогда я взял винчестер, три патрона, которые у меня еще были, и пошел на лед. Долго я шел, пока увидел нерпу. Она лежала на льду, но спала плохо, часто озираясь вокруг. Я полз к ней по льду и останавливался, как только она поднимала голову. Я сильно замерз, зубы мои стучали, руки дрожали. Наконец я подполз близко, спрятал руки под одежду и согрел их на груди. Потом выстрелил, и нерпа осталась лежать. Я прыгал, танцевал и пел вокруг нее. Я кричал: «Мать, сестра! Вы будете есть мясо! Пусть мистер Томсон сам ест камни!» Потом я привязал нерпу ремнем и бегом потащил ее к берегу. Но до берега было далеко, и я скоро устал. Я съел мозги нерпы, напился крови и опять пошел к дому. Теперь я заметил, что навстречу мне дует ветер. Скоро он стал сильнее, начал мести снег. Я побежал, но ветер мешал мне. Я испугался, бросил нерпу и еще быстрей побежал к берегу. Потом вспомнил голодную мать и сестру, вернулся назад, взял нерпу и опять побежал. Выбился я из сил, упал и пополз. Я уже был близко, когда услышал вдруг треск — словно кто-то выстрелил из ружья. Это сломался лед. Я стал на ноги, но было уже поздно. Часть льда отделилась от берега, и трещина была очень широкой. На льду, что остался возле суши, я увидел отца, брата Югунхака и других. Отец бросил мне длинный ремень и показал, чтобы я обвязал себе грудь и бросился в воду. Но я боялся, что ремень оборвется и я утону, и не взял его. Лед уходил от берега. Трещина стала еще шире, коней ремня ушел в воду…
Анъялык умолк. Он взял горсть снега, положил в рот и, когда снег растаял, продолжил:
— Меня уносило в море. Дул сильный ветер. Стоять на ногах было трудно, и я сел на лед. Я видел, как отец бегал от одного человека к другому и что-то говорил им. Потом встал на колени и протянул к людям руки. Но многие повернулись к нему спиной и ушли, остальные, однако, столкнули в воду вельбот и начали грести ко мне. Когда они догнали меня, я прыгнул в лодку. Мне казалось, что самое страшное позади и я спасен. Кроме отца, Югунхака и меня в вельботе было еще пять человек. Мы гребли изо всех сил, но ветер уносил нас в море. Тогда отец приказал поднять парус. Но ветер тут же порвал его, и нас снова прижало ко льду. Теперь берег был уже далеко. Лед ломался, льдины окружили вельбот, и вместе с ними нас несло все дальше и дальше. К концу дня мы уже не различали берега…
Ушаков видел, какого напряжения стоил Анъялыку его рассказ, он словно все переживал заново…
— Ветер продолжался три дня, — говорил Анъялык. — Пошел снег, началась метель. Мы вытащили вельбот на льдину и устроились под ним, перевернув его вверх килем. Есть было нечего. Та нерпа, которую я убил, пропала. Отец резал мелкими кусками ремень и давал нам. У меня была самая тонкая одежда, я мерз. Отец сидел возле меня, с другой стороны он посадил Югунхака. Они крепко прижались ко мне и пытались согреть. Когда ветер стих, мы бросили вельбот и пошли искать берег. Мы все еще ели ремень, и сил у нас было мало. Шли медленно. На следующий день опять поднялся ветер. Он дул в спину и не мешал нам идти. Но было очень холодно. Я думал, что все равно замерзну, и стал незаметно отставать. Мне очень хотелось спать Тогда отец остановил охотников и велел всем сесть на лед. Когда все сели, отец сказал: «Мы голодны. Наша одежда плохая и не греет. До берега далеко. Мы все умрем. Вы пошли, чтобы спасти моего сына. Я не хочу, чтобы вы погибли. Я хочу, чтобы вы жили, так же как и мои дети». Люди молчали и смотрели на лед. Отец тоже умолк. Тогда один охотник сказал: «О чем ты говоришь, Каллю? Мы не понимаем». — «Я не хочу, чтобы вы умирали», — повторил отец. «Что мы можем сделать?» — спросил другой охотник. «Я знаю, как спасти вас всех, — ответил отец. — Я помогу вам. Я пойду к богу и буду просить, чтобы он спас нас». — «Как ты пойдешь к богу? Живые туда не ходят», — сказал старший охотник. «Я пойду туда, как ходят все старики. Мой старший сын Анъялык поможет мне стать на этот путь».
Анъялык остановился. Он перевел дыхание, словно собираясь с новыми силами, чтобы продолжить свой печальный рассказ.
— Умилык! Я понял, чего от меня хочет отец. Он положил передо мной винчестер. Я испугался так, что мне даже стало жарко. Лоб мой вспотел. Но зубы стучали, как от холода. Все охотники закрыли глаза руками и долго молчали. Потом самый старший сказал: «Мы, наверное, сами выйдем на берег. Ты и твои дети тоже пойдете с нами. Ты еще не стар и будешь долго жить». — «Нет, — сказал отец. — Твое сердце не верит твоему языку. Оно знает, что мы все умрем. Я хочу помочь вам. Я хочу, чтобы живы были мои дети. Я хочу, чтобы Анъялык помог мне стать на путь». Охотники сидели с закрытыми глазами. Молчали. «Отец, — сказал я. — Лучше умрем все. А может быть, мы все выйдем на землю. Я не могу сделать того, что ты просишь». Я плакал, умилык. Югунхак тоже просил отца не уходить. Тогда отец сказал: «Анъялык, я сказал свое слово. Я сохраню вам жизнь. Ты не должен плакать. Ты мужчина и охотник. Плачут только женщины и дети. Ты сделаешь то, что я прошу. Или я буду просить других, и они помогут мне. Тогда, пока ты будешь жить среди людей, тебя будут презирать за то, что ты отказал отцу в последней его просьбе. Верно ли я говорю?» — спросил он охотников. «Верно! — ответил старший. — Если отец просит сына, сын должен исполнить его волю. Таков закон». Отец стал раздеваться. Верхнюю одежду он отдал Югунхаку и приказал ему надеть на себя. Потом он снял нижнюю теплую одежду и заставил меня надеть ее. Отец дал мне в руки винчестер, повернулся ко мне спиной и сказал: «Анъялык, сын мой, я учил тебя стрелять. Пусть твоя рука будет крепкой». Я с мольбой взглянул на охотников. Но они отвернулись от меня и стали смотреть в другую сторону. Мой младший брат Югунхак лежал на льду, обхватив голову руками. У меня текли слезы. Отец, голый, стоял спиной ко мне. «Стреляй, Анъялык!» — сказал он. Я поднял винчестер, почувствовал, как ствол ткнулся в затылок отца, выстрелил и упал вместе с отцом на лед…
