- Ты собираешься поспать, дорогая? Нужно ли еще что-нибудь попросить?
- Я буду спать, дражайший. – Затем улыбка на усталом лице Барбары, сменилась на некую почти усмешку, совершенно несвойственную женщинам. – И поскольку кроме нас здесь никто не говорит по-английски, я могу сказать, что люблю тебя, мой дражайший, люблю тебя, люблю больше, чем все слова, которые мне известны, могут выразить.
Не взирая на присутствие слуг, он поцеловал ее, прежде чем удалиться в прилегающую спальню, где его ждали камердинеры. Все его тело было исполосовано незажившими до сих пор рубцами, в тех местах, где во время шторма силой волн его бросало на веревки, удерживающие его у мачты. Когда он пытался промыть их теплой водой, боль была невыносимой. Он знал, что нежное тело Барбары должно быть изукрашено таким же образом. Но она была цела, скоро она поправится, и она сказала, что любит его. И она сказала даже более того. То, что она сказала ему в рубке, излечило его от душевных страданий, причинявших ему намного больше мучений, чем телесные раны, мучивших его теперь. Лежа в кровати, в приготовленной для него камердинером шелковой ночной сорочке, богато украшенной вышитыми геральдическими символами, он чувствовал себя счастливым человеком. Поначалу его сон был глубоким и безмятежным, однако угрызения совести заставили его проснуться до рассвета, и он вышел на балкон, чтобы наблюдать в первых проблесках зари, как «Милашка Джейн» вползает в гавань, окруженная дюжиной малых судов. Он стал корить себя за то, что не находится на борту сейчас, пока не вспомнил о жене, спящей в соседней комнате.
Самые счастливые часы были впереди. Лениво покачиваясь в кресле, он сидел на балконе, глубоком и расположенным в тени, с которого можно было видеть гавань и море, Барбара сидела напротив, пила сладкий шоколад со сладкими булочками.
- Это хорошо – быть живым, - заявил Хорнблауэр. Эти слова звучали теперь не как банальный оборот речи – в них присутствовало значение, некий внутренний смысл.
- Хорошо – быть с тобой, - сказала Барбара.
- «Милашка Джейн» благополучно прибыла утром, - произнес Хорнблауэр.
- Я видела ее мельком через окно, - ответила Барбара.
Было доложено о прибытии Мендеса-Кастильо, которого, видимо, известили о том, что гости Его превосходительства проснулись и завтракают. От имени Его превосходительства он поинтересовался их состоянием, и, получив заверения в том, что они быстро идут на поправку, сообщил, что новости о событиях последнего времени немедленно будут доставлены на Ямайку.
- Это очень любезно со стороны Его превосходительства, - сказал Хорнблауэр. – Теперь о команде «Милашки Джейн». Им оказывается помощь?
- Они помещены в военный госпиталь. На борту судна портовые власти поставили охрану.
- Это действительно очень хорошо, - произнес Хорнблауэр, добавив про себя, что теперь более нет необходимости чувствовать никакой ответственности.
Утро могло бы получиться совершенно безмятежным, если бы не визит доктора, который, после очередного прощупывания пульса и осмотра языка, был отпущен, со словами благодарности за невкусные лекарства. Потом, в два часа, был обед, обильный, и поданный с соблюдением всех церемоний, но они лишь едва отведали его. Затем сиеста, и ужин, съеденный уже с большим аппетитом, а потом спокойная ночь.
Следующее утро выдалось более хлопотным, так как предстояло решить вопрос с одеждой. Ее превосходительство направила к Барбаре портного для снятия мерок, так что Хорнблауэру пришлось напрячь все силы своего ума, выступая в качестве переводчика в вещах, на которые его словарный запас не распространялся. К нему так же пришли портные, посланные Его превосходительством. Портной был несколько разочарован, когда ему сообщили, что Хорнблауэр не желает, чтобы ему пошили полную форму британского контр-адмирала, с золотым шитьем и прочим. Хорнблауэр, как офицер в отставке, находящийся на половинном жалованье, не нуждался ни в чем подобном.
После портного пожаловала делегация: помощник и два человека из команды «Милашки Джейн»
- Мы пришли, чтобы поинтересоваться здоровьем – Вашим и Ее светлости, - сказал помощник.
- Спасибо. Вы можете удостовериться, что Ее светлость и я быстро поправляемся, - ответил Хорнблауэр. – А как вы? За вами хорошо ухаживают?
- Очень хорошо, спасибо.
- Вы теперь капитан «Милашки Джейн», - продолжал Хорнблауэр.
- Да, милорд.
Этому человеку досталось довольно странное первое командование.
- Что вы намерены делать с ней?
- Сегодня мы ее вывели, милорд. Может быть, удастся ее залатать. Однако, она, должно быть, потеряла всю медную обшивку.
- Скорее всего.
- Думаю, мне стоит продать все ценное – корпус и груз, - продолжал помощник, с ноткой горечи в голосе – чего можно ожидать от человека, который вступил в командование только для того, что бы тотчас же его лишиться.
- Желаю вам удачи, - сказал Хорнблауэр.
- Спасибо, милорд. – После некоторой мучительно паузы помощник сказал: - И я должен поблагодарить Вашу светлость за все, что вы сделали.
- То немногое, что я сделал, я сделал ради себя и Ее светлости, - ответил Хорнблауэр.
Произнося эти слова, он мог позволить себе улыбнуться: в окружавшей их блаженной роскоши воспоминания о вое урагана и реве волн, обрушивающихся на палубу «Милашки Джейн», утратили свою болезненную остроту. И два моряка улыбнулись ему в ответ. Здесь, во дворце вице-короля, нелегко было восстановить в памяти картину, как он стоял, оскалив зубы с ножом на изготовку, оспаривая у них право владения единственным кокосом. Было замечательно, что разговор закончился взаимными улыбками и пожеланиями удачи, так что Хорнблауэр вместе с Барбарой снова мог погрузиться в приятную праздность.
Швеям и портным, должно быть, пришлось немало потрудиться, так как на следующий день некоторые плоды их труда уже были представлены на примерку.
- Мой испанский гранд! – воскликнула Барбара, созерцая мужа, одетого в сюртук и брюки пуэрто-риканского кроя.
- Моя прекрасная сеньора, - ответил Хорнблауэр с поклоном. На Барбаре красовались накидка и мантилья.
- К счастью, сеньоры из Пуэрто-Рико не носят корсетов, - сказала Барбара, - сейчас я не смогла бы одеть ничего подобного.
Это было одно из немногих замечаний в котором она коснулась ран и язв, испещрявших ее тело. Она принадлежала к породе спартанцев, взращенная в школе, где учили презирать телесные слабости. Даже делая шутливый реверанс, когда произносила последнюю фразу, она позаботилась о том, чтобы не выдать какой боли стоило ей это движение, Хорнблауэр мог только догадываться об этом.
