Вокруг росло множество великолепных цветов; даже сейчас, зимой, цвели сотни растений. Некоторые размером со зрелый плод артишока, другие — с ноготь мизинца, но все прекраснее, чем способен изобразить художник. И Сакина знала их все.
Идя как будто без направления, на самом деле она кружным путем неуклонно поднималась к глубокой расселине, расколовшей склон Столовой горы.
Бросив последний осторожный взгляд по сторонам, она начала быстро спускаться по заросшему кустами склону. На дне расселины тек ручей с многочисленными водопадами и глубокими омутами. Приближаясь к одному такому сонному омуту, Сакина стала двигаться медленнее и осторожнее. В трещину в камне у темной воды была вставлена глиняная чашка. Сакина сама поставила ее здесь при последнем посещении. Она посмотрела с карниза вверх и увидела, что молочно-белая жидкость, наполнявшая чашку, выпита. На дне оставалось лишь несколько капель.
Сакина ловко, но осторожно спустилась так, что могла глубже заглянуть в трещину в скале. У нее перехватило дыхание, когда она увидела в тени мягкий блеск змеиной чешуи. Открыв крышку корзины, она достала оттуда раздвоенную ветку и придвинулась ближе. Змея свернулась у самой чашки. Небольшая, толщиной с указательный палец. Цвета блестящей бронзы, и каждая чешуйка — чудо. Змея на дюйм подняла голову и черными глазами-бусинками следила за приближающейся девушкой. Но не делала попыток скрыться в глубине трещины, как в первый раз, когда Сакина ее нашла.
Змея ленивая и сонная, она сыта молоком, которым ее кормила Сакина. Немного погодя она снова опустила голову и как будто уснула. Сакина не торопилась и не делала резких движений. Она хорошо знала, что острые зубы в верхней челюсти змеи могут вызвать смерть, страшную и мучительную. Девушка осторожно протянула палку, и змея снова подняла голову. Сакина застыла, держа вилку в нескольких дюймах от тонкой шеи. Змея постепенно снова опустилась на землю, и когда ее голова коснулась камня, Сакина зажала ее вилкой. Змея зашипела, тело ее сворачивалось и разворачивалось вокруг ветки.
Сакина рукой схватила змею за головой, двумя пальцами зажав череп.
Длинное извилистое тело обернулось вокруг ее запястья. Сакина за хвост развернула его, потом бросила змею в корзину. Тем же движением она закрыла крышку.
Губернатор Клейнханс переселился на галеон вечером накануне отплытия. Прежде чем карета увезла его к берегу, вся прислуга собралась на передней террасе резиденции, чтобы попрощаться с бывшим хозяином. Он медленно прошел вдоль ряда, обмениваясь с каждым несколькими словами. Когда подошел к Сакине, она грациозно поднесла кончики пальцев к губам, и сердце Клейнханса заболело от любви и стремления к ней.
— Аболи отнес ваш багаж на корабль, в каюту, — негромко сказала она. — Сумка с лекарствами на дне большого сундука, но в вашей небольшой сумке для путешествий бутылочка, которой хватит на несколько дней.
— Я никогда не забуду тебя, Сакина, — сказал он.
— И я никогда вас не забуду, хозяин, — ответила она. На мгновение он едва не потерял власть над собой из-за нахлынувших чувств. Он уже собирался обнять рабыню, но та посмотрела на него, и он отшатнулся, увидев неутолимую ненависть в ее взгляде.
Когда на следующее утро галеон отплыл с утренним приливом, Фредрикус разбудил Клейнханса и помог встать с койки. Он набросил на плечи хозяина теплое шерстяное пальто, и Клейнханс вышел на палубу и стоял у поручня на корме, когда корабль поймал северо-западный ветер и вышел в Атлантику. Клейнханс ждал, пока большая Столовая гора не скрылась за горизонтом, и в глазах его стояли слезы.
В последующие четыре дня боль в животе была сильной как никогда. На пятую ночь он проснулся за полночь, кислота сжигала его внутренности. Он зажег лампу и потянулся за бутылочкой, приносившей облегчение. Но когда потряс ее, она была пуста.
Согнувшись от боли, он прошел с лампой по каюте и склонился к самому большому своему сундуку. Открыл крышку и нашел медицинскую сумку там, где и сказала Сакина. Отнес сумку на стол к дальней переборке, поставил лампу, чтобы видеть замочную скважину и вставить в нее ключ.
Он поднял деревянную крышку и вздрогнул. Поверх содержимого сумки лежал аккуратно сложенный листок бумаги. Клейнханс увидел печатный текст и с удивлением понял, что это старый номер газеты Компании.
Он прочитал страницу, узнавая содержание, и его начало тошнить. В газете был напечатан подписанный им самим смертный приговор. Некто Роберт Дэвид Реншоу приговаривался к допросу под пытками и казни. Англичанин, отец Сакины.
— Что за дьявольщина? — вслух спросил Клейнханс. — Маленькая ведьма подложила это сюда, чтобы напомнить мне о давнем поступке. Неужели она никогда не смягчится? Я думал, что она навсегда ушла из моей жизни, но она все еще заставляет меня страдать.
Он протянул руку к газете, чтобы схватить ее и разорвать в клочья, и услышал под ней легкий шорох, а глаз уловил стремительное движение.
Что-то легко ударило его по руке, и гибкое извилистое тело вывалилось из сундука и упало на палубу. Он в тревоге отскочил, но тварь исчезла в полутьме, и он недоумевающе смотрел ей вслед. Постепенно Клейнханс ощутил жжение на запястье и поднес руку к лампе.
Вены на руке выступили под старой кожей, усеянной веснушками, как синие веревки. Губернатор внимательнее присмотрелся к источнику жжения и увидел две маленькие рубиновые капли, выходящие из крошечных отверстий в коже и блестевшие в свете лампы, точно драгоценные камни. Клейнханс попятился к койке, сел на нее, схватившись за запястье, и смотрел на эти капли.
Перед его глазами медленно встала картина далекого прошлого. Он увидел двух сирот, стоявших взявшись за руки у дымящихся углей погребального костра. И тут боль охватила его и заполнила мозг и тело.
Теперь оставалась только боль. Она, как жидкий огонь, текла по его жилам, глубоко впивалась в кости, рвала все связки, сухожилия и нервы тела. Он закричал и не переставал кричать до самого конца.
Иногда Неторопливый Джон дважды за день приходил в темницу и останавливался у двери камеры сэра Фрэнсиса. Он никогда ничего не говорил. Стоял молча, неподвижный, как рептилия, иногда несколько минут, иногда целый час. В конце концов сэр Фрэнсис не мог на него смотреть. Он отворачивался к каменной стене, но все равно чувствовал на спине взгляд этих желтых глаз.
Было воскресенье, Господень день, когда Мансеер с четырьмя солдатами в зеленых мундирах пришел за сэром Фрэнсисом. Все молчали, но по их лицам сэр Фрэнсис понимал, куда его ведут. Они не могли смотреть ему в глаза, и лица у них были такие, с какими несут гроб.
