Последние слова Кэстлри произнес, остановившись возле пианофорте и вынимая очередной документ из тайного отделения, скромные размеры которого оптически противоречили богатству уже извлеченного и лежащего на столе содержимого. Он просмотрел лист и, положив его обратно, вернулся к теме:
— Это связано с происхождением корсиканца. Не с истинным, но королевским, которое он желал приколоть, словно кокарду к шляпе. Льстецы быстро это поняли и нашли нечто подходящее. Здесь у меня имеется письмо, направленное Уильяму одним роялистом. Правда, оно пришло уже после смерти премьера. Могу уверить вас, господа, ничего более забавного я давно уже не читал. Так вот, эти шуты доказывают, будто бы Бонапарт по прямой линии является… ну, догадайтесь, кем?… Вы могли бы угадывать до конца своих дней. Так я вам скажу: Бурбоном! Ха-ха-ха!
Автор Мемориала написал: «От смеха у них заболели животы». Несомненно. У Батхерста с Персевалем — от неожиданного сообщения, у Кэстлри — от того, что ему нужно было дать выход усталости и от радости, что удалось провести собственный план.
— Теперь послушайте, в чем тут речь. Они, якобы, обнаружили документы, которые способны доказать, будто у брата Людовика XIV, того самого, осужденного носить железную маску, был ребенок с дочкой тюремного стражника, фамилия которого была Буонапарте, и как раз от этой связи и выводится корсиканская ветвь Бонапартов. Как вам, а?… Но штука настолько примитивная, что он сам испугался компрометации и запретил публиковать документы. Но это дело его заинтересовало и мысль он не отбросил, наоборот, вцепился в нее и создал тайную следственную комиссию, которая разыскивает по всей Европе возможные следы и документы, относящиеся к «железной маске»[40].
— По-видимому, он хочет найти более весомые доказательства игр «маски» с мадемуазель Буонапарте (Батхерст).
— Во всяком случае, у корсиканца просто мания на «железной маске» и всех остальных железных масках. Он приказал докладывать про любую, которую только удастся выкопать из архивов и легенд. На след одной из них напали, допрашивая после Ульма[41] шотландского купца из Шамотул, который направлялся в Женеву и не успел выскочить из этой крепости…
— Шотландец из Шамотул? — выразил удивление Батхерст.
— Так. И тут нет ничего удивительного, в этой прусско-польской дыре шотландцы проживают с XVI века. Когда-то там у них была крупная колония. Что же касается легенды… В Шамотулах имеется замковая башня, в которой в XVI веке один польский аристократ держал под замком неверную половину[42]. Тамошняя легенда гласит, что он надел на нее железную маску, которую не сняли даже после ее смерти. Бонапарт получил на этот счет подробное сообщение; мы, к счастью, тоже, благодаря одному из шамотульских шотландцев, который поддерживает связи со своим родственником, монахом из Глазго, Алланом Робертсоном[43], тот же является хорошим знакомым Уэлсли, хорошим приятелем которого являюсь я. Вот вам цепочка, по которой до меня дошло известие об одном до странности влюбленном в историю французе, который около года назад шастал по Шамотулам. Француза удалось напоить водкой, которую поляки гонят из ржи, и он оказался весьма болтливым… Я же сам считаю, что Бонапарт тоже проявит любопытство и захочет лично увидеть, где умерла эта самая польская леди в железном горшке на голове.
— А если он забыл? (Батхерст)
— И такое возможно, тем более, что в голове у него более срочные дела. Но тогда рядом найдется кто-нибудь, кто ему напомнит.
— А если, несмотря на все, он не пожелает поехать? (снова Батхерст)
— Тогда он вспомнит о второй забавной вещице, о втором экземпляре «Шахматиста» фон Кемпелена, укрытом в шамотульской башне.
— А вдруг он задержится во Франкфурте, а по дороге в Варшаву только промчится через Познань? (Батхерст)
— Тогда мы перевезем «Шахматиста» в Варшаву. Д'Антрагю нашел под Варшавой два дома, прекрасно соответствующие нашей цели. Но, по некоторым причинам, Шамотулы для нас были бы лучшим выбором. Во-первых, д'Антрагю уже установил контакт с проживающим там Робертсоном, который, в случае необходимости, мог бы помочь нашим людям. Во-вторых, башня идеально подходит для нашей игры, поскольку она соединена подземным переходом с ближайшим костелом. В-третьих — милях в пятидесяти к югу от Познани, проживает наш двойник.
— Хороший двойник? (Батхерст)
— Великолепный. На Бонапарта похож как две капли воды, практически ровесник, и только лишь на дюйм повыше. То, что он на нашей стороне, это заслуга Уильяма, д'Антрагю и его «Парижского приятеля»[44]. Двойником этим является монах из монастыря в Гостыне. Два года назад он прибыл в Париж с делегацией польских папистов, чтобы выпросить у корсиканца какие-то обещания. Правда, отнеслись к ним не самым лучшим образом, отправили обратно под первым же предлогом — это был весьма нервный период коронации, ни у кого не было для них времени, ни у окружения Бонапарта, ни у него самого. Зато время нашел информатор д'Антрагю, который сразу же заметил сходство монаха и Наполеона, хотя поляк носил длинные волосы, бороду и капюшон. Д'Антрагю тут же сообщил об этом Питту, которому тогда же, не без помощи Эстер, и пришла в голову идея подмены. Определенным решением тогда это еще не было, просто Уильям хотел иметь на будущее такой козырь. Привезти монаха в Англию было нельзя, поскольку это возбудило бы подозрения. Поэтому его подкупили приличным пожертвованием «на бедняков», которое вручил ему «Парижский приятель», после чего поляк возвратился к себе в монастырь с приказом отрастить волосы еще сильнее и ожидать человека, который приедет к нему и начнет беседу заранее оговоренным паролем. Это количество дней, проведенных польской делегацией в Париже. И вот человеку, который прибудет с таким паролем, монах должен будет подчиняться.
— Милорд, а ему известно, для чего мы хотим им воспользоваться? (Персеваль)
— Он знает, что для игры против Наполеона. Про подмену ему никто не говорил, он и сам ничего не спрашивал, но парень должен быть исключительным глупцом, чтобы не догадываться. Обо всем же ему сообщат только в ходе операции. В Париж он ехал совершенно безразличным к Бонапарту, возвращался — ненавидя его, поскольку узнал, не без нашей помощи, как корсиканец отнесся к папе римскому, про интриги относительно конкордата, и он своими глазами видел, как этот парвеню посмеялся над Пием, самостоятельно надев корону себе на голову. Ну и, наконец, вся их делегация с трудом пробилась к какому-то мелкому чиновнику — корсиканец не захотел их принять. Наш приятель в сутане обладает тем достоинством, что предпочитает не возлагать надежды на страшный Суд. Он сделает все, против Бонапарта.
