Она проводила ладонями по шее: сзади — там где под волосами была ямка, которую так любил целовать Клим; спереди — по дергающемуся от судорожных рыданий горлу. Вот тут пройдется лезвие кривого китайского меча, и все, что было тобой — такое живое, теплое и драгоценное, — за одну секунду превратится в кровавые останки, до которых страшно дотронуться.
Еще ни разу в жизни, даже во время войны, Нина не испытывала такого отчаянного страха смерти.
Когда-то в детстве она видела олененка со сломанными задними ногами: охотники нашли его в лесу и принесли показать ребятишкам. Нина помнила, какими глазами он смотрел на нее — весь трясущийся от животного ужаса, со слипшейся шерсткой на грязной сопливой мордочке.
Потом сосед принес маме кусок еще теплого мяса с налипшими рыжими шерстинками:
— На, побалуй ребятишек!
Теперь Нина чувствовала себя таким же беззащитным, переломанным и заранее обреченным существом, которого следует прирезать хотя бы из милосердия.
Снова душный зал, наполненный солнцем и невыветрившимся запахом краски. Хо Цун читал вступительную часть приговора; переводчик, зевая, пересказывал его слова.
Нина не сводила тяжелого взгляда с судьи. «Они сейчас будут меня убивать…»
Хо Цун ударил печатью по бумаге, сказал что-то — тихо и бесстрастно. Вот оно…
Переводчик поскреб щеку.
— Судья Хо Цун от имени Республики провозглашает вас… невиновными.
Фаня и Нина плакали, дипкурьеры обнимались и восторженно орали. Кто-то схватил Нину за плечо, и она изумилась, увидев напряженное, смертельно бледное лицо Левкина.
— Уходим! — зло прошипел он. — И поторапливайтесь, если хотите жить!
Хо Цун решил, что двести тысяч долларов — это сумма, достаточная для того, чтобы уйти на покой и обеспечить себя до конца дней.
Клим договорился, что половину денег судья получит до оглашения приговора, а половину — после, и ждал его в мастерской по ремонту газовых фонарей, которую большевики использовали в качестве конспиративной квартиры. Она находилась в двух шагах от здания суда, и сразу после заседания Хо Цун должен был прийти туда и забрать сверток со ста тысячами.
Клим бродил между ящиками с инструментами, маялся и то и дело поглядывал на часы. Не верилось, что если все пойдет, как надо, он скоро увидит Нину — ее должны были освободить в зале суда и сразу отправить в советское полпредство.
Как они встретятся? Что скажут друг другу?
За день перед оглашением приговора Левкин сказал Климу:
— Товарищ Нина просила не поминать ее лихом. Или нет: как-то она по-другому выразилась… Не покидать ее? Или не забывать ее? Ох, черт, — я уже не помню!
Клим знал, что Даниэль тоже что-то передавал Нине через Левкина. Когда-то ему казалось, что он готов с гордым видом отойти в сторону и не впутываться в их отношения, но сейчас при одной мысли об этом у него сжимались кулаки: «Нина — моя. Теперь точно никому не отдам! Надо будет — вообще увезу ее из Китая».
Одиннадцать утра… Судья уже должен был объявить приговор. Клим подошел к стеклянной двери с надписью «Закрыто» и хотел выглянуть наружу, но мастер-ремонтник, старый польский коммунист по имени Янек, остановил его:
— Сидите тут!
Время текло так медленно, что Климу казалось — его часы встали. Сердце судорожно вздрагивало каждый раз, когда на двери мелькала тень прохожего.
Ничего-ничего, все будет в порядке… Главное — не терять головы и действовать по плану.
Даниэль обещал пригнать автомобиль и привезти пропуск в Посольский квартал, чтобы судья мог укрыться у немецких дипломатов. Но машины пока тоже не было.
А вдруг Даниэль обманет? Что если он решил избавиться от соперника и намекнул полицейским, где они смогут поймать взяточника-судью и большевистского агента Клима Рогова?
Наконец послышались шаги и костлявый палец заколотил в стекло. Клим метнулся к двери и впустил Хо Цуна, уже переодевшегося в европейский костюм и шляпу.
— Где деньги? — спросил судья и, получив сверток, вывалил пачки долларов на верстак.
— Вы отпустили подсудимых? — в тревоге произнес Клим.
Судья кивнул и принялся считать купюры.
От навалившейся радости и облегчения Климу хотелось обнять старика.
— Спасибо, — тихо сказал он, но Хо Цун не обратил на него внимание.
Время шло, а Даниэля все не было. Хо Цун сбился со счета и начал заново перебирать купюры.
— Быстрее! — торопил его Янек, поглядывал сквозь жалюзи на улицу. — Если нет машины, уходите так, пешком!
Внезапно его лицо посерело.
— Вот и приехали…
Клим бросился к окну и увидел вдалеке полицейских.
— Здесь есть черный ход?
У Янека задрожала челюсть.
— Да, но он выходит на подъездную аллею, а там тупик с выходом лишь на главную улицу.
Клим ругнулся и перевел взгляд на судью: тот стоял, прижав к груди пачки денег.
— Полиция меня ищет?
— А кого еще? — угрюмо отозвался Клим. — Соседи, кажется, видели вас: вон они на нашу мастерскую показывают!
Он заметил у стены ряд ржавых газовых фонарей.
— Карбид! Они ведь на карбиде работают, правда?
Судья испуганно взглянул на него:
— Что?
Клим отодвинул его в сторону и скинул на пол крышку с железного ящика, на котором была намалевана химическая формула: CaC2.
— Янек, мне нужна какая-нибудь емкость: фляга, графин — все что угодно! Нам надо шугнуть полицейских!
Мастер сразу все понял и вытащил из-под стола пару пивных бутылок. Клим натолкал туда осколков карбида, залил их водой, потряс и, выскочив на улицу, оставил обе бутылки на тротуаре.
Китайцы кинулись к нему, и Клим едва успел забежать внутрь мастерской. Подряд грохнули два взрыва, витрина разлетелась, и полицейские с воплями бросились врассыпную.
— Они перебьют нас! — взвыл судья.
— Еще бутылки есть? — рявкнул Клим.
Послышался рев мотора, и в подъездную аллею влетел черный автомобиль.
— Ну где вы там? — крикнул Даниэль. — Быстро в машину!
Клим, судья и Янек повалились на сидения. Раздалось несколько выстрелов, но было уже поздно: автомобиль свернул в кривой переулок и понесся прочь, подпрыгивая на ухабах.
Хо Цун все еще прижимал деньги к груди; Янек сидел рядом с ним, схватившись за голову.
— Что у вас произошло? — спросил Даниэль, оглядываясь на Клима.
Тот нервно рассмеялся.
— Небольшое представление. Мы, когда делали радиоспектакли, изображали звуки взрывов при помощью карбида кальция. Сейчас пришлось сделать то же самое. А где Нина?
