– Дитя мое! – сказала она с невыразимой мукой. – Вы знаете, что стало с ним и не хотите сказать мне. Ах! Значит, вы не знаете, что такое мать.
И гордая баронесса упала на колени и с мольбою протянула руки к полковнику:
– Ваш сын не умер, – сказал он.
Она вскричала. Это был крик радости и муки.
– Дитя мое! – бормотала она. – О, верните мне его… Скажите мне…
– Выслушайте сначала, сударыня, историю моего умершего сына, которого я оплакиваю, выслушайте вы, чей сын еще жив…
Полковник не только не поднял баронессу, но продолжал магнетизировать ее взглядом, обладавшим свойством змеи.
– Слушайте… – продолжал он. – Слушайте же, я этого требую.
Надежда, что этот человек вернет ей сына, уничтожила последнюю гордость в баронессе Сент-Люс. Она с покорностью ребенка склонила голову и прошептала:
– Говорите, сударь, я слушаю.
– Сударыня, – продолжал он, – я не капитан Ламберт. Я полковник Леон. У меня был сын, двадцатилетний юноша, хрупкий и белокурый, как вы, с золотым сердцем, с лицом ангела. Он умер потому, что его убили… да убили, так как он не мог держать шпаги и пистолета в руке, до того она была у него слаба и нежна.
Полковник остановился, и баронесса увидала, как слеза медленно скатилась по его щеке.
– Однажды, – снова начал полковник взволнованным, но твердым голосом, – однажды он встретил женщину, прекрасную и бессердечную, как вы… сударыня.
Баронесса вздрогнула: она боялась понять.
– Эта женщина попрала его любовь, – продолжал неумолимый полковник. – Она изобрела для него тысячу мучений; она истерзала его сердце, улыбаясь, как пантера раздирает лань или газель своими когтями… она заставила его невыразимо страдать, когда он увидел своего соперника, стоящим на коленях перед ней… затем…
Полковник разразился хохотом, напоминавшим крик гиены.
– Затем, – продолжал он, – низко пользуясь тем, что женщины не отвечают кровью за свои поступки, она ударила его перчаткой по лицу.
При этих словах баронесса вскрикнула:
– Арман!
– Да, Арман… он был моим сыном.
И отец окинул взглядом женщину, убившую его сына.
– Он сильно любил вас, он любил вас так, сударыня, как ни одна женщина не заслуживает быть любимой. Он любил вас, потому что не знал, что вы убиваете по очереди всех, которые имели слабость любить вас; маркиз де П. и виконт Ральф зарезали друг друга у ваших дверей; наемный убийца заколол кинжалом молдаванского князя в карете, после вашего бала. Он не знал, наконец, что ваш отец умер от горя, узнав, что благородная баронесса Сент-Люс лишилась чести до замужества.
Полковник снова остановился.
Госпожа Сент-Люс склонилась головой к самому полу, как будто молния сразила ее.
– Итак, – продолжал полковник, – он дрался с вашим последним обожателем, с графом Степаном, и он умер… Я убил графа два часа назад; я сбросил его со скалы в море, предварительно нанеся ему десять ударов шпагой. Теперь очередь за вами!
– Ах, убейте меня… убейте меня! – прошептала она разбитым голосом.
– Убить вас! Полноте! За кровь моего сына, сударыня, мне нужно нечто большее, чем ваша жизнь, чем две секунды мучений; мне нужны слезы и отчаяние всей вашей жизни!
Она вздрогнула от слов этого человека, которые пронзили ее душу, как лезвие кинжала, раскаленного докрасна, и страх ее был так велик, что она почти забыла о своем ребенке.
– Я знал, – продолжал полковник, – что Бог не сотворил еще чудовища совершенного и что в самом преступном сердце есть струна, которую можно затронуть. Вы убили своих сообщников, но вы любили своего ребенка… Я нашел, чем отомстить вам!
Услыхав слова полковника, баронесса Сент-Люс вскочила и отступила назад, как львица, рассчитывающая скачок, который ей предстоит сделать, чтобы наброситься на свою добычу.
– Дитя мое! – воскликнула она с блуждающим взором и задыхающимся голосом. – Вы осмелитесь коснуться моего ребенка?
– А! Вы возмущаетесь, не правда ли? Вы становитесь неумолимой, потому что ваши материнские чувства затронуты. А разве вы не убили моего сына?
Противники снова смерили друг друга взглядом; но баронесса уже перестала дрожать: преступная женщина уступила место матери, которая искала нож, пистолет, какое-нибудь оружие, чтобы убить человека, осмелившегося коснуться ее ребенка.
– Оставьте! – сказал полковник с презрением. – Я не убью вашего ребенка, я не убийца…
При этом обещании отчаянный гнев баронессы угас, и она снова упала духом.
– Я не убью его, – продолжал полковник, – но месть моя будет еще ужаснее: я, лишившийся своего сына, воспитаю вашего, сударыня; но… я воспитаю его под другим именем, и мать никогда не увидит его более…
Баронесса страшно вскрикнула и без сил опустилась на колени, протягивая руки к полковнику.
– Пощадите! – прошептала она чуть слышно.
– И если когда-нибудь, – продолжал тот неумолимо, – этот ребенок, которого вы не должны больше видеть, спросит меня, кому он обязан жизнью, я скажу ему, что мать его была бесстыдная женщина, одна из тех несчастных, которые ведут позорный образ жизни, и руки ее обагрены кровью; а ваше существование, сударыня, – прибавил он с угрозой, – будет отравлено, и вы будете знать, что на свете живет ваш сын, которого вы обожаете, но что вы никогда его более не увидите… вы будете знать, что сын ваш стыдится своей матери!
Баронесса вскрикнула еще раз и без чувств упала к ногам полковника.
«Лишь бы она не умерла, – сказал он себе, – а то месть моя будет неполной».
В эту минуту дверь с шумом растворилась и на пороге появился человек.
– Иов! – вскричал полковник.
Это действительно был Иов, который примчался из Парижа во весь опор, загнав по дороге трех лошадей, до того он спешил в Керлор.
Увидав Иова, полковник страшно побледнел. Он подумал, что старый солдат приехал сообщить ему о смерти Армана. Но Иов не был одет в траур, и лицо его, хотя грустно, все-таки не выражало того глубокого горя, которое появляется после невозвратимой потери любимого человека.
– Сын мой! Что ты сделал с моим сыном? – спросил полковник глухим голосом.
– Ах, – прошептал Иов. – Простите, полковник, тысячу громов!.. Простите… Но Бог поможет нам… мы его спасем!
– Спасем его! – вскричал полковник. – Спасем его! Он понял, что сын его еще жив, что Бог сделал чудо, продлив эту хрупкую жизнь… Он понял, что граф сделался жертвой ошибки, считая Армана мертвым в то время, когда тот был только ранен… Каменное сердце смягчилось; стальной человек сделался слаб, как женщина, под влиянием охватившей его радости и без чувств упал на руки старого Иова.
Когда полковник очнулся, он не был уже в комнате баронессы Сент-Люс.
