– Я повинуюсь вам, – ответила баронесса с покорностью рабы.
Краска, покрывавшая щеки Армана, сменилась смертельной бледностью, когда де Р. вбежал, крича:
– Арман, Арман! Ваш отец приехал…
Действительно, на лестнице раздались шаги, и ухо раненого уловило тяжелые и неровные шаги полковника.
Дверь открылась; Арман вскрикнул… Он увидал баронессу Сент-Люс, шедшую под руку с его отцом.
Друзья раненого, знавшие крайнюю надменность и жестокость этой женщины, были поражены, видя ее взволнованною, краснеющею, с опущенными глазами, подобною преступнице, раскаивающейся в своей вине. Она подошла к Арману, взяла его руки в свои и спросила его нежно и ласково:
– Как вы себя чувствуете, мой друг?
– Что это за человек! – прошептал Альберт, с удивлением смотря на отца, настолько сильного, что он сумел привести тигрицу, прирученную и обращенную в рабство, к изголовью своего сына.
Арман лишился чувств, но его обморок был непродолжителен, а доктор, видя, что он приходит в себя, шепнул на ухо отцу:
– Теперь, если эта женщина останется около него, он спасен.
– Она останется, – отвечал полковник.
Прошла неделя, затем месяц. Баронесса Сент-Люс не отходила от Армана ни днем, ни ночью. Счастье вернуло силы и жизнь раненому; он уже начал вставать и, опираясь на руку отца, спускался каждый день вместе с нею в сад. Там полковник уходил от них, оставляя их вдвоем. Баронесса не любила Армана, но она хотела вернуть своего ребенка и знала, что полковник не отдаст ей его до тех пор, пока Арман не выздоровеет. Она играла свою роль с добросовестностью истой комедиантки и наконец окончательно освоилась с нею.
Арман все еще любил ее.
Но вместе с восстановляющимся здоровьем к нему вернулись воспоминания о перенесенных им мучениях и вероломстве баронессы; тогда с ним произошла резкая перемена: начав с упреков, он дошел до ссор, и чувство его уже граничило с равнодушием. Полковник предвидел эту реакцию.
«Близится час, – размышлял он, – когда он возненавидит ее, а от ненависти до презрения один шаг».
Действительно, Арман начал упрекать баронессу; он со злобой и ревностью произносил имя графа Степана, а она опускала голову, думая при этом о своем сыне.
«Через неделю, – сказал себе однажды вечером полковник, – мой сын разлюбит эту женщину…».
И он был прав. Арман вспомнил все, что он слышал о баронессе; ему не для чего уже было рассказывать о том, что произошло в Керлоре; он презирал ее.
– Сударыня, – сказал однажды полковник баронессе в то время, когда Арман дремал, – вы только наполовину исполнили вашу обязанность.
Она вздрогнула.
– Это еще не все, – продолжал он, – необходимо, чтобы мой сын разлюбил вас. Он должен от вас самой узнать всю вашу прошлую жизнь.
– О, никогда! – вскричала она.
– В таком случае, – холодно произнес полковник, – вы никогда не увидите вашего сына.
Баронесса опустила голову, и слезы блеснули в ее глазах.
– Я повинуюсь, демон! – прошептала она.
Когда Арман проснулся, она встала на колени перед ним и сказала:
– Хотите, мой возлюбленный, чтобы мы удалились на край света, чтобы скрыть там наше счастье?
– Зачем? – спросил он нетерпеливо.
– Потому, что я хочу быть всегда и всюду с вами… тогда как в Париже…
– Ах, – сказал Арман с ревнивым гневом, – вы боитесь, конечно, скомпрометировать себя со мною, как с графом? Она опустила глаза и прошептала:
– Я не хочу, чтобы вы краснели за меня…
– Почему?
– Потому, что теперь всему Парижу известно о моем поведении…
И так как полковник, спрятанный за занавеской, устремил на нее повелительный взгляд, то она во всем призналась Арману.
Арман холодно выслушал ее, не прерывая, и по мере того, как она говорила, в нем происходила реакция, и отвращение, поднявшееся в его сердце, вырвалось наружу.
– Сударыня, – сказал он ей, когда она кончила свой рассказ и повторила свою просьбу уехать вместе с нею из Парижа, – идите к себе, и позвольте мне подумать до завтра. Я напишу вам.
На другой день действительно слуга из Шальо принес письмо баронессе Сент-Люс. Но оно было не от Армана, а от полковника и состояло всего из двух строк:
«Мой сын разлюбил вас; он никогда больше не увидится с вами. Вернитесь в Керлор: там вы найдете вашего ребенка».
Несколько дней спустя к полковнику явился де Ласи.
– Дорогой полковник, – сказал Гонтран, – можете вы дать мне отпуск?
– Зачем?
– Я поеду путешествовать.
– Вы больны?
– Боюсь, что это так.
– Куда вы поедете?
– В Германию.
Гонтран дал себе клятву порвать с ассоциацией. Им овладели наконец угрызения совести.
– Поезжайте, – сказал полковник, – вы оказали нам достаточно услуг. Теперь отдохните.
Вечером маркиз Гонтран де Ласи действительно уехал через Страсбург, проехал по Рейну и остановился в местности, прилегающей к Шварцвальду. Два года прошли, а члены ассоциации не имели о нем никаких вестей.
Гонтран искал душевного покоя и забвения в зеленых долинах Баварии, представляющих собою для больной души как бы оазис в огромной пустыне, которую называют вселенной.
Часть III. Дама в черной перчатке
«Давно уже я не брал в руки пера, чтобы прибавить новую страницу к печальному дневнику моей жизни… Причина тому весьма простая: я уже давно перестал страдать и уже с год мне кажется, что все прошлое было не более как дурной сон.
Прошло два года с тех пор, как умерла Леона, два года страшное кровавое общество, с которым меня связывает клятва, оставляет меня в покое. Оно ничего не потребовало от меня: ни услуги шпагой, ни содействия в качестве обольстителя. Они более не нуждаются во мне… Ах, если бы они забыли меня!..
О, как ужасен был ряд событий, наступивших одно время в моей жизни; нога моя поскользнулась на кровавом пути преступлений, куда завела меня моя странная и роковая любовь!..
Бледные и мстительные тени генерала де Рювиньи и Октава де Верна часто садились у моего изголовья во время длинных бессонных ночей; часто я хотел пронзить себя той опозоренной шпагой, которая сделалась орудием убийцы… Но в тридцать лет жизнь так прекрасна!.. Притом я забыл отвратительное создание, которое звали Леоной, а когда забудешь женщину, которую любил и из-за которой страдал, то цепляешься за жизнь еще крепче, чем прежде.
Когда сновидение, полное печальных образов, прекращается, когда сердце, долгое время охваченное позорною страстью, разрывает наконец свои оковы, снова начинаешь находить, что солнце лучезарно, воздух тепел и благоухают, деревья зелены, а вся природа в праздничном настроении. Кажется, что все улыбается вокруг нас, и мы чувствуем потребность в новой любви, но уже святой, в противоположность первой, позорной и преступной.
