Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)

– Но почему, Андре?

Он спокойно смотрел на нее.

– Потому что он добивался вас, Алина, и из-за этого я был непримирим к нему. Я напряг все силы, чтобы сокрушить его – и таким образом спасти вас, чтобы вы не стали жертвой собственного тщеславия.

Мне не хочется о нем говорить, но я должен сказать несколько слов – надеюсь, в последний раз. До того как пересеклись линии наших жизней, я слышал, что́ о нем говорили в деревне. Вчера ночью он упомянул несчастную мадемуазель Бине и, пытаясь оправдаться, ссылался на свое воспитание и образ жизни. Что тут можно сказать? Он, вероятно, не может быть иным. Но довольно! Для меня он был воплощением зла, как вы – воплощением добра; он олицетворял грех, вы – чистоту. Я возвел вас на самый высокий трон, и вы его заслужили. Мог ли я допустить, чтобы вас увлекло вниз ваше тщеславие, чтобы зло сочеталось браком с добром? Что, кроме горя, могло это вам принести? Так я вам и сказал в тот день в Гаврийяке. И я решил спасти вас любой ценой от этой ужасной участи, а моя неприязнь к нему приобрела личный оттенок. Если бы вы сказали мне, что любите его, все было бы иначе. Я бы мог надеяться, что в союзе, освященном любовью, вы поднимаете его до себя. Но сочетаться с ним без любви – о, это было отвратительно! И я сражался с ним – крыса против льва, – сражался упорно, пока не увидел, что любовь вытеснила в вашем сердце тщеславие. И тогда я прекратил борьбу.

– Любовь вытеснила тщеславие! – На глазах ее закипали слезы, пока она слушала его, но сейчас волнение уступило место изумлению. – Когда же вы это заметили? Когда?

– Я… я ошибся. Теперь я знаю. Однако в то время… да, в то утро, когда вы, Алина, пришли просить меня отказаться от дуэли с ним, вами двигал страх за него?

– За него! Это был страх за вас, – воскликнула она, не сознавая, что говорит.

Но это не убедило его.

– За меня? Но вы же знали – все знали, – чем я занимался ежедневно и чем кончались мои прогулки в Булонский лес.

– Да, но он отличался от тех, с кем вы дрались, – у него была репутация очень искусного фехтовальщика. Дядя считал его непобедимым и убедил меня, что, если вы встретитесь, ничто не спасет вас.

Он смотрел на нее нахмурившись.

– Зачем вы так, Алина? – спросил он строго. – Я понимаю, что, изменившись с тех пор, вы хотите сейчас отречься от прежних чувств. Наверно, таковы женщины.

– О чем вы говорите, Андре? Как вы не правы! Я сказала вам правду.

– Значит, это из страха за меня вы упали в обморок, увидев, что он возвращается с поединка раненный? Вот что тогда открыло мне глаза.

– Раненный? Я не заметила его раны. Я увидела, что он сидит в коляске живой и невредимый, и решила, что он вас убил, как обещал. Какой еще вывод я могла сделать?

Андре-Луи увидел ослепительный свет и испугался. Он отступил, прижав руку ко лбу.

– Так вот почему вы упали в обморок? – спросил он недоверчиво.

Алина смотрела на него, не отвечая. Она поняла, что увлеклась и, желая убедить его, сказала лишнее. В глазах ее появился страх.

Андре-Луи протянул к ней руки.

– Алина! Алина! – Его голос дрогнул. – Так это из-за меня…

– О, Андре, слепой Андре, конечно из-за вас! Только из-за вас! Никогда, никогда он меня не интересовал – и о браке с ним я подумала лишь один раз, когда… когда в вашу жизнь вошла та актриса и я… – Она замолчала и, пожав плечами, отвернулась. – Я решила жить ради тщеславия, так как больше не для чего было жить.

Он дрожал.

– Я грежу или же сошел с ума.

– Вы слепы, Андре, просто слепы.

– Слеп лишь в том случае, когда увидеть означало бы быть самонадеянным.

– И тем не менее прежде я не замечала, чтобы вам недоставало самоуверенности, – ответила она задорно, став прежней Алиной.

Когда минуту спустя господин де Керкадью вышел из библиотеки на террасу, он увидел, что они держатся за руки, не сводя друг с друга глаз, словно в блаженном райском сне.

Многие подозревали его в бессердечии. То же подозрение возникает и при чтении его «Исповеди», столь щедро снабдившей меня фактами этой необычайной биографии. Первая часть нашей истории началась в тот день, когда, движимый любовью, он отверг славу и достаток, которые сулила ему служба привилегированному сословию. В конце повествования, движимый все той же любовью, он покинул людей, дело которых защищал, тем самым отказавшись от завоеванного им высокого положения.

Итак, всего лишь за первые двадцать восемь лет своей жизни этот молодой человек успел дважды сознательно поступиться ради других блестящими возможностями, открывавшими ему путь к богатству и почету. Казалось бы, того, кто способен на подобные поступки, глупо обвинять в бессердечии. Но Андре-Луи Моро из какой-то прихоти поддерживал заблуждение, разносимое молвой. С юных лет попал он под влияние учения Эпиктета и потому намеренно демонстрировал характер стоика, то есть человека, который никогда не допустит, чтобы его чувства возобладали над здравым смыслом или чтобы сердце управляло головой.

По темпераменту он, конечно, был актером. Он нашел свое истинное призвание как исполнитель роли Скарамуша, автор пьес, лицедей и организатор труппы Бине. Не откажись он от сценического поприща, его талант мог бы принести ему признание, которое превзошло бы славу Бомарше и Тальма, вместе взятых. Бросив актерское ремесло, он, однако, не избавился от актерского темперамента и с тех пор, куда бы ни шагал по пути жизни, воспринимал ее как театральное действо.

Подобный темперамент – явление довольно-таки распространенное и, как правило, утомительное для окружающих. Андре-Луи Моро в этом смысле был исключением из правила и заслуживает внимания благодаря непредсказуемости того, что сам он где-то откровенно и причудливо называет «выворачиванием наружу». Этим свойством он был обязан своему врожденному чувству смешного. Умение подмечать комическую сторону вещей никогда ему не изменяло, только Андре-Луи не всегда его обнаруживал. Оно осталось с ним до конца, хотя в этой, второй части нашей истории юмор его изрядно приправлен горечью, нераздельной с крепнущим убеждением в том, что безумие мира таит в себе куда больше зла, чем полагали мыслители, пытавшиеся этот мир вразумить.