Но дело, кажется, обстояло не так просто. Спустя срок мы выбрались из «Резиденца». Пестрый карнавал двигался по улице. Хор, в черных треуголках с красно-желтыми перьями, в полумунднрах, полусюртуках с белыми наплечниками, в белых штанах и черно-лакированных сапогах, пел оду виноградной лозе.
А чуть дальше, на Кауфинтерштрассе, четверо стариков — трое из них жилисты, сухопары, а один толст и округл, — в обычных костюмах, в старомодных твердых воротничках с отогнутыми треугольничками, выставили на маленькой площади стол, накрыли его белой скатертью, уставили пузатыми бутылками с пивом и произносили поочередно страстные филиппики против вина, прославляя пивной дух Баварии. На этом пиршестве свободы слова я мог бы представлять третью категорию — водочников, поскольку за всю свою жизнь едва ли выпил бутылку вина и был равнодушен к пиву.
— Плюрализм в полном разгаре, — заметил я моему спутнику Фридриху Хитцеру, писателю, постоянно живущему в Мюнхене, и подошел поближе к этой трибуне борцов с виноделием.
Их тощие шеи вылезали из отполированных крахмалом воротников, лица багровели, глаза сверкали и руки сжимались в кулаки; толстый воинственно топорщил рыжие усы, надувался, казалось, вот-вот лопнет. Они клеймили винопитие, наливали в кружки пенящееся пиво, делали добрые глотки, кричали «Хох!» и предлагали каждому желающему отхлебнуть старого баварского. — Нет-нет, пойдем отсюда, — с комическим испугом потянул меня в сторону Хитцер, — знаешь, я не большой любитель пива и долго не выдержу их пропаганды. Скажу что-нибудь в защиту вина, и начнется скандал. А ведь мы решили защищать то, что объединяет людей. Не так ли?
2У него лицо младенца, похожего на рекламного бутуза с этикетки на банках какао фабрики «Жорж Борман» — шоколадного короля дореволюционной России. Лицо выхоленное, откормленное отнюдь не по кондициям спортивного века, покрытое спокойным румянцем, будто подсвечено изнутри ровным розовым светом. И маленькие голубые глазки. Но мой собеседник не дитя, хотя и явно молод.
Мы находимся в большом сером здании одного из заповедных штабов ХСС — партии Франца Иозефа Штрауса. А фон Золленмахер, судя по приставке к фамилии, происходит из родовитой семьи и совмещает свой облик херувима с должностью директора европейского отдела управления внешних сношений фонда «Ганс Зейдель». Фонд принадлежит этой самой ХСС и носит имя его основателя.
Я мало что знаю о Гансе Зейделе и ровным счетом ничего о господине фон Золленмахере. Зато наслышан об организации, в которой он служат.
У фонда длинные щупальца и большой размах. Сфера его действий не ограничивается Европой. Он занят глобальными операциями и даже помогает расистам из далекой Претории. Штраус заявил, что решение проблем Намибии требует ни больше ни меньше, как ликвидации освободительного движения в юго-западной Африке. Специальное бюро ХСС обосновалось в Намибии.
И что же вы думаете, «с некоторых пор, — как писала газета «Альгемайне цайтунг», выходящая на немецком языке в Намибии, — используя фонд Ганса Зейделя (ХСС) и фонд Конрада Аденауэра (ХДС), эти партии вмешиваются в политику страны, оказывая финансовую помощь и политические консультации». В частности, сотрудники фондов энергично способствовали ходу выборов в этой стране на стороне белых колонизаторов. К тому времени и сама эта газета была уже куплена западногерманским гражданином, сторонником ХСС Дитером Лауцентштейном.
Весьма часто газетные измышления таких, скажем, политических «брави», как Роберт Мосс — редактор лондонской «Дейли телеграф», имеют своим источником фальсификации, тайно подготовленные фондом. Мосс написал статью в защиту чилийской военной хунты для брошюры, изданной на средства фонда. А спустя два месяца после подписания соглашения в Бонне между СССР и ФРГ он подкинул из Лондона в Вашингтон — из своей газеты в американские — статью, груженную наветами на деятелей ФРГ, зовущих к добрососедству с Советским Союзом.
Как сообщала боннская «Форвертс», он «смешал в одну кучу все, что попалось под руку, сославшись при этом на «надежные источники»...». Он «придумал, будто Бонн пошел на роковые уступки московскому руководству» и прочее и прочее, вплоть до того, что Западной Германии грозит нейтрализация. Из Вашингтона эта «телега мистификации» переправилась в Западную Германию. И уже там была разгружена с помощью прессы Шпрингера. Так появилось на свет лжесвидетельство: мировое общественное мнение будто бы озабочено майским соглашением между ФРГ и СССР. Зная уже о характере связей Роберта Мосса с фондом Зейделя, позволим себе догадаться, что эта версия была скрыто выработана в Мюнхене. Туда же она и вернулась как оружие для нападок на тех, кто хочет избегнуть конфронтации в Европе. Догадка тем более правомерна, что «материалами» Мосса немедленно воспользовалась пресса Шпрингера. Такие вот операции проделывают люди, работающие в этом сером здании.
Так что фонд — организация деловая и архиправая. По его каналам финансируются многие самые реакционные политические акции в мире. Послушаем руководителя его европейского отдела. Конечно, меня подмывает спросить: где, сколько, как и зачем расходуются средства фонда? Но...
Господин фон Золленмахер приветливо улыбается. Я говорю что-то завистливое о его молодости. И слышу в ответ:
— Наше поколение не знало побед, только поражения.
Очень красивая фраза. Я уже слышал ее в штабе бундесвера из генеральских уст. Ее повторяемость заставляет предположить наличие пропагандистского стереотипа. Но мой собеседник, похоже, перепутал адреса, она скорее пригодна для возбуждения духа реваншизма, нежели в нашем разговоре, и я позволяю себе спросить:
— Вы жалеете, что не родились лет на сорок раньше?
Но, как видно, в судьбе предыдущего поколения его тоже кое-что не устраивает. Он молчит, а его щеки краснеют еще заметнее. Сейчас его лицо напоминает наливное яблочко с маленьким черенком носика. Впрочем, почему бы, пока происходит легкая суета с сервировкой кофе, но поискать более точное сравнение? И я выцарапываю из памяти персонажей старых немецких рассказов для детей — целой серии под названием «Макс и Мориц — два шалуна» с забавными иллюстрациями. В соответствии с графическим начертанием этих имен, один из них длинный, другой — округлый. Мой визави смахивает на Макса.
Я примирительно говорю, что теперь в Европе, очевидно, все возрасты уравниваются их отношением к минувшей войне. Не должно быть ее повторения, не так ли?
Господин фон Золленмахер не отрицает, но и не подтверждает этой надежды. Он говорит, что многие участники политической жизни в Западной Германии, такие, как он, родившиеся после войны, не имеют личного военного опыта, знают о прошлом из смутных рассказов. И чем дальше идет время, тем скупее их сведения о войне. Родители молчат, в школах не вдаются в подробности. Может быть, все это к лучшему? Нужно ли так долго помнить то время?
