Но чем ближе подходила она к хижине, тем с большей тревогой вспоминала о сынишке, и о том, что у нее исчезло молоко. Она помнила, как обрадовалась Бастианна, когда Маргрет впервые покормила Роя грудью: «Молоко! – воскликнула она. – Мы спасены! Главное, что есть молоко! В деревнях и городах, если у какой-то роженицы исчезает молоко, она нанимает ту роженицу, у которой дитя умерло или молока в избытке. Но здесь… Если есть молоко, значит, он выживет!»
Рой-Младший опять плакал, но на сей раз едва слышно. Маргрет чувствовала, что он ослабевает и что жизненные силы покидают его.
Оставив мясо на салазках, она постояла у костра, отогрела грудь и принялась кормить малыша. Но снова обнаружила, что молока очень мало, и что малыш то и дело выпускает сосок изо рта и продолжает сипло, болезненно плакать.
Маргрет еще несколько минут постояла над огнем, отогрела грудь, помассировала ее… На сей раз малыш немного пососал, а потом, к ее облегчению, сразу же уснул. Положив его в люльку, Маргрет перенесла лапы медведя и остальное мясо в кладовку и принялась старательно скоблить шкуру. Работа отвлекала ее от тревожных мыслей, от страха за ребенка, тем не менее через каждые пять минут она заходила в хижину или просто прислушивалась, не слышно ли голоса Роя-Младшего.
Под вечер Маргрет вновь попыталась кормить сына. Ей удалось выдавить из каждой груди понемногу молока, вот только малыш уже грудь не брал. Тогда она попробовала впрыскивать ему молоко в рот, иногда это ей удавалось, а иногда молоко сразу же вытекало из ротика и стекало на шейку. Так продолжалось еще два дня. Малыш окончательно ослабел. Он уже не плакал и только хрипло сипел, при этом личико его делалось синюшным.
Маргрет была в отчаянии. Она просто не знала, что делать. Она понятия не имела, способна ли какая-нибудь еда из той, какую она может приготовить, заменить Рою молоко, или нет. Между попытками покормить малыша грудью она изготавливала какие-то соски из тряпочки, которую смачивала теплой бульонной жидкостью. Дважды малыш немного пососал такую «грудь» и, видя это, Маргрет даже возрадовалась. Но в следующий раз он не смог взять в рот и это ее изобретение.
Поняв, что сын уходит в вечность, Маргрет стала на колени у его колыбельки. Она не плакала, не стенала и даже не молила Господа о спасении, ибо знала, что это уже бессмысленно: спасения ждать неоткуда и не от кого.
– Я знаю, что вы умираете, мой юный герцог, – сдерживая слезы, проговорила она. – Но я ничего не могу сделать для вашего спасения. Единственное, что я могу – так это уйти в лучший мир вслед за вами. И я сделаю это, когда придет мой час. А он придет очень скоро. – Маргрет положила руки ему на грудь, пытаясь хоть немного согреть сына, передать ему свое тепло, свою жизненную силу, свою материнскую благодать. – Жизнь – это рыцарский турнир. И вы умираете мужественно, как подобает рыцарю из рода де Робервалей. Да, жизнь – тоже рыцарский турнир, на которой выходят самые достойные и умирают наиболее достойно. Вы же умираете, как способен умирать достойнейший из рыцарей.
Она проговорила с сыном до полуночи, а потом, уже убедившись, что он мертв, вновь опустилась на колени перед колыбелью. Так, на коленях, она и простояла до самого утра, молясь, исповедуясь, раскаиваясь в совершенных грехах и отпуская грехи и прегрешения всем, кто обрек ее и сына на этот остров, на эту мученическую жизнь и такую же мученическую смерть.
* * *
Трое суток над островом властвовала пурга. Ураганный ветер буквально сбивал Маргрет с ног, и, отказавшись от попытки похоронить младенца, она оставила его колыбельку в хижине.
Когда пурга наконец улеглась, герцогиня взяла топор, тесак и небольшой скребок, уже привычное орудие могильщика – и отправилась долбить могилу для Роя-Младшего, справа от могилы его отца. С трудом подготовив для него усыпальницу, Маргрет так и опустила в нее тело в плетеной люльке-корзинке, и потом еще двое суток выискивала и вырубала из-под слежавшегося снега камни, чтобы сложить из них некое подобие надмогильного холма, а значит, уберечь его тельце от зверья.
Все эти дни она ничего не ела и настолько обессилела, что, когда с ритуалом погребения было кончено, упала у входа в хижину и до лежанки доползла по-звериному, на четвереньках.
Она так и не узнала, сколько времени провела в этом сне-забытьи. Но когда проснулась, прежде всего, подползла к пологу, за которым должна была висеть колыбель Роя. Все еще не веря своим смутным воспоминаниям, не полагаясь на них, она подползла к пологу, прикрывающему вход в хижину, пробралась через проход-завал и увидела над собой полуденное, яркое, почти весеннее солнце, на фоне которого зловеще чернели сосны жертвенника. Только теперь все вспомнив, Маргрет перевернулась на спину и, подставляя лицо солнцу, зарыдала.
Может быть, только это, невесть как появившееся в эту пору над промерзшим островом полувесеннее солнце вернуло ее в конце концов к жизни. Напитавшись его теплом, Маргрет побрела к хижине и прежде всего взялась за кремневые кресала и сухой мох, чтобы вернуть в свое жилище огонь и тепло. Затем она добралась до кладовки-морозильника. В бочонке еще было немного воды. Маргрет налила ее в котел, затем принесла мяса и долго выстругивала из него тонкие ломтики.
Она понимала, что похлебки должно быть очень много, и есть ее следует понемногу, но часто. Она должна насытиться и обязательно набраться сил, чтобы дожить до весны, до чистого океана, до первого корабля, капитан которого все же решится подойти к острову.
Пока похлебка варилась, Маргрет, с трудом передвигая ноги и пошатываясь, добралась до кладбища и помолилась сначала перед могилкой сына, затем его отца и Бастианны. Там, рядом с сыном, почти у самого края плато, над океаном, она приметила небольшую ложбинку и для себя.
«Как только потеплеет, обязательно приготовишь могилу. Поглубже. И заготовишь хвороста. Когда почувствуешь, что все… ляжешь в нее и забросаешь себя. Молиться над тобой будет уже некому, а отпевать будут северные штормовые ветры. Но если уж это Остров Обреченных, то обреченными должны быть все, без исключения».
Сие мужественное решение не ослабило норд-герцогиню, а, наоборот, заставило собраться с силами. Это действительно было мужественное решение, достойное герцогини из рода де Робервалей – вот о чем помнила Маргрет, принимая его. Теперь она знала, что тоже обречена, однако видела в этом не безысходность, а высшую справедливость по отношению к тем близким ей людям, которые уже лежат в каменистой холодной земле Острова Обреченных.
Приняв такое отчаянное решение, норд-герцогиня как бы окончательно изгнала из своей души страх. Да, появилось чувство обреченности, но именно это чувство заставляло ее теперь рисковать и отчаянно бороться за жизнь, без панического страха перед гибелью. Отчаянный человек, как и отчаявшийся, потерявший страх зверь, всегда бывает самым опасным. Так вот, она будет бороться за свою жизнь с отчаянием и безудержностью самого свирепого из всех сущих на земле этой зверей.
