– Гениально! – вскричала Комарго. – Что же ответил граф?
– Ничего, но, вероятно, он примет к сведению это предостережение.
– Я не скрываю, что не люблю графа де Шаролэ, – сознался Бриссак.
– И я, – сказал Ришелье.
– И я, – прибавила Сале.
– Однако он был очень в вас влюблен, – напомнил ей маркиз де Креки, – он повсюду вас преследовал.
– Я ужасно его боялась!
– Есть чего бояться, – прибавил аббат де Берни.
– Доказательством тому может служить случай с мадам де Сен-Сюльпис, – подтвердила Кино.
– О, это ужасно! – вскричала Сале.
– Разве это правда? – спросила Госсен.
– Да, – отвечал де Берни, – я сам видел, как умерла несчастная женщина. Я принял ее последний вздох, и, хотя тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я до сих пор слышу крики и проклятия жертвы!
– Граф де Шаролэ убил ее?
– Ради собственного удовольствия.
– Расскажите же!
– Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпис было платье из индийской кисеи; граф де Шаролэ взял подсвечник и поджег его[2], чтобы доставить себе удовольствие наблюдать, как сгорит женщина.
– Негодяй! – закричали Комарго, Сале, Софи, Госсен и Дюмениль.
– Это истинная правда! – подтвердила Кино.
– И она сгорела? – спросили все.
– Да! А меня позвали к ней в ту минуту, когда она умирала, – сказал аббат.
– И такие ужасы творит принц крови! – возмутилась Дюмениль.
– Потомок великого Конде! – прибавила Кино. – Брат герцога Бурбона!
– В ту самую ночь, когда граф совершил эту гнусность, – вспомнил Ришелье, – его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом валялась его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто никогда так и не узнал, кто отомстил за бедняжку.
– А кого граф обвинял? – спросила Софи.
– Никого. Он и сам не знал, кто его наказал таким отвратительным способом.
– Однако он дешево отделался. Всего лишь принял ванну, – с иронией сказал аббат де Берни.
– Из крови? – спросила Кино.
– Как из крови? – повторила Дюмениль.
– Конечно. Это давняя привычка графа.
– Он принимает ванны из крови?
– Как? Вы этого не знаете? Однако весь Париж только об этом и говорит.
– Неужели граф де Шаролэ?..
– Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из бычьей крови.
– Однако говорят и кое-что иное, – заметил Таванн.
– И, может быть, не напрасно, – прибавил Ришелье.
– Что же говорят? – с нервным смешком спросила Дюмениль.
Креки осмотрелся, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:
– Говорят, что эти ванны, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и из одной четверти человеческой крови.
У всех присутствующих на лицах отразился ужас.
– Кроме того, – уточнил маркиз, – человеческая кровь должна быть кровью ребенка.
– Какой ужас! – вскричала Сале.
– И граф совершает подобное для поправки своего здоровья?! – воскликнула Дюмениль.
– Полагаю, в надежде помолодеть, – заметил герцог Ришелье.
– Если бы король об этом знал!
– Он не знает – никто не осмеливается ему об этом сказать.
– Довольно, не будем говорить об этом, – заявила Госсен с выражением глубокого отвращения.
– Скажите мне, месье де Таванн, почему ваш друг, Рыцарь Курятника, вдруг сделался врагом графа де Шаролэ?
– Почему… не знаю, – задумался виконт, – но это легко понять. В последний год каждый раз, после того как граф позволит себе какую-нибудь подобную выходку, например стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, пытать женщин, которых он любит, на дверях его отеля ночью появляется афиша с очень несложным текстом: «Шаролэ – подлец» и подписью: «Рыцарь Курятника». Вы догадываетесь, что афиша недолго остается на дверях. Граф никак не мог застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но…
Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, прервал рассказ виконта.
– Похоже, зовут на помощь, – проговорил маркиз де Креки, вставая.
– Да, это стоны, – подтвердила Комарго.
Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен уже отворил окно.
– Ничего не видно! – воскликнул он.
– Да, не слышно больше ни звука! – согласился герцог де Бриссак.
«Бонбоньерка» Комарго находилась на углу улицы Трех Павильонов и Жемчужной, вход в отель был с улиц Трех Павильонов, но отель стоял между двором и садом, а часть здания выходила на Жемчужную улицу. В этой части находилась столовая; окна были обращены на улицу.
Снег покрывал мостовую. Дамы и мужчины столпились у окон и с беспокойством смотрели на улицу. С минуту длилось глубокое молчание.
– Нам показалось, – проговорил герцог де Бриссак.
– Однако я слышу, – возразил Таванн.
– И я также, – прибавила Комарго, – это был крик от испуга, а потом стоны.
– Ничего больше не слышно… и не видно ничего.
– Ш-ш! – прошептала Кино.
– Я слышу что-то, – тихо проговорила Кино.
– Да-да, – повторила Сале.
– Эти стоны говорят об ужасных страданиях, – прибавила Дюмениль.
– Я ясно их слышу.
– Надо пойти посмотреть, что там, – сказал Таванн.
– Нет, нет! Останьтесь! – вскричала Комарго. – Я пошлю людей, пусть они нам посветят. Ты идешь, Креки?
– И я пойду с вами, – сказал князь де Ликсен. – Остальные, пока мы будем искать, останутся у окон и будут сообщать нам, что увидят.
Все трое поспешно вышли. Женщины остались у окон с герцогом Ришелье, герцогом де Коссе-Бриссаком и аббатом де Берни.
– Ах! – воскликнула Сале. – Вот они, на улице Королевского парка.
– Они ищут, – зашептала Дюмениль.
– Вы слышите стоны? – тихо спросила Комарго.
– Нет.
– Вот они возвращаются, – сказал аббат де Берни.
Действительно, они возвращались к отелю. И, войдя на
Жемчужную улицу, прошли под окнами.
– Ничего! – воскликнул Креки. – На снегу не видно никаких следов.
Таванн шел впереди. Вдруг он ускорил шаги.
– Идите скорее!
Он дошел до улицы Тамиль. Друзья присоединились к нему; подбежали и лакеи. Женщины смотрели с чрезвычайным беспокойством.
– Я ничего не вижу, – сказала Комарго.
– И я тоже, – подтвердила Г оссен.
– Они остановились напротив отеля Субиз, – проговорил аббат де Берни, – окружили кого-то или что-то…
– Поднимают тело, – произнес герцог де Ришелье.
– Да-да! Вот они возвращаются!
– Креки бежит!
Все высунулись из окон на улицу.
– Это несчастная женщина, она ранена, – сказал маркиз, – она без чувств.
