Из закоулков, из потайных ходов выныривали ещё и ещё люди, и мнилось, во тьме шуршит и расползается неисчислимое множество пауков-крестовиков.
Группа Пархвера, выбравшись из-под земли, пошла к лямусу, и там великан, весь налившись кровью, отвалил огромный камень, открыв другое жерло, из которого сразу же полез человеческий муравейник. Воронёные латы мрачно блестели во мраке.
И когда рассыпались «белые кресты» по улицам, было их много, как муравьев.
Загорелось синим светом окно на одном из гульбищ, ведущих от колокольни доминиканцев. Тысячи глаз глядели на одинокий огонь.
— Начали.
Огонь мигал. И, подчиняясь ему, тени двинулись улицами, начали заходить в меченые дома. Кто их метил и за что — никого не касалось. Может, тут вправду жили «виновные», а может, кто-то просто сводил счёты с соседом — никто не думал об этом. Хорошо было то, что двери помечены крестом Избавителя, а не поганским, шестиконечным. Хорошо было мстить и убивать. Хорошо было, что восстанавливается настоящий порядок.
Заходили, тянули с кроватей или кончали просто так. Иногда долетал из покоев исполненный муки крик, но чаще ответом на удар было молчание: работали чисто.
Лотр стоял в саду над молодой парой, спящей под вишней. Ноги молодых легко переплелись, на устах были улыбки. Далеко отброшенный, лежал корд мужчины, а рука его покоилась на женском плаще.
Кардинал перекрестился и два раза опустил меч.
Хлебник, проходя через водомёт, споткнулся о спящего. Тот вскрикнул, но торговец успел воткнуть меч ему в горло и сразу присесть за ограду бассейна. Неподалёку сонный голос спросил:
— Чего это он?
— Приснилось что-то, — ответил другой. — Спи.
Хлебник чуть выждал и на цыпочках пошёл на голоса.
...Повсюду, пока ещё беззвучно, творилось убийство.
Страшная, нечеловеческая, кралась над городом ночь. Одинаковые трагедии происходили на Кузнечной, Стремянной, Мечной, на всех улицах, во всех тупиках. Сотни людей были зверски убиты во сне именем Спасителя.
В одном из домов не спала старуха. Когда люди в латах ворвались в дом, она поняла всё и протянула к ним руки:
— Не убивайте нас. У нас нет оружия.
Сын её, молодой хлопец, бросился защищать мать и, мёртвый, упал на её труп.
По всему городу хладнокровно лишали жизни людей, а между тем каждый из них хотел жить.
Чьим именем? Божьим. Какого Бога? Своего. Самого главного и великого.
Так рассуждали все. Мусульмане вырезали христиан Александрии, христиане вырезали иудеев Гранады, иудеи во время последнего восстания сдирали шкуру с язычников Кипра. И все были правы, и каждый держал монополию на Бога, и лучших не было среди них.
В эту ночь Гродно пополнил позорный список всех этих сицилийских вечерь, тирольских заутреней и варфоломеевских ночей. Пополнил, но не закрыл. С честью вписал в свои анналы Ночь Белых Крестов. Что же это за история, если в ней нет подобных казусов, попыток «самоочищения народа», примеров «избавления от нежеланных»?
...Наконец, опьяневшие от крови, они, утратив осторожность, вылезли на свет. И тут заревела дуда на звоннице доминиканцев.
Достаточно было таиться. Яростный, шальной крик полетел над городом. Стража, не ожидавшая нападения со спины, встрепенулась, но на неё уже обрушился дождь стрел. Отряд внутреннего порядка, спавший в зале совета, проснулся, но «белые кресты» были уже во всех дверях. И бросились на безоружных, ибо оружие их стояло у стен.
Раввуни вскочил одним из первых, протянул руку к тому месту, где лежала рукопись, и... всё понял. На столе лежал один, случайно забытый Матфеем листок, на нём были слова: «Ибо малые отвечают за великих, мыши — за коршунов...». Иосия думал недолго. Нестерпимая тревога за Анею сжала его сердце. И он, несмотря на то что вовсе не умел драться, бросился на улицу, в самое пекло.
А над городом уже заговорил набат. Металлически, дико, страшно кричали колокола. Оборона людей, которых застали врасплох, с самого начала рассыпалась на сотни отдельных очагов. И всё же человеческие пылинки собирались вместе, составляли ватаги, отряды, небольшие стайки. Им было за что драться. Они знали своё место и, когда им удавалось туда попасть, сражались отчаянно. По всему городу зарождался и рос, хоть и шаткий, отпор.
Катилась по улицам лава «крестов». Пылали факелы. Кое-где взметывалось пламя над крышами подожжённых домов и освещало места стычек, где люди сражались и гибли, поодиночке или в гурьбе. Рубились повсюду: на площадях и в тупиках, на башнях и на галереях лямусов. Дрались, летели вниз, на копья; свалившись на землю, кусали врагов за ноги. Ревели колокола. И повсюду шла работа мечей. Истошный, немой крик летел по улицам.
Ты, наверху, — как уж там имя Твоё... Доколе?!
...Подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример — так точно будет и с сими мечтателями, которые... отвергают начальства и злословят высокие власти.
Послание апостола Иуды, 7,8.
Все бросили меня. И я выскочил от него из окна, и сломал ногу, и, как мог, побежал улицами, а этот нахальный цирюльник бежал за мною и кричал: «Я тебя не покину».
Арабская сказка.
Апостолы шли к воротам самыми тёмными переулками, помойками и дворами. Временами перелезали через заборы, ныряли в подворотни, перепрятывались и шли дальше. Они удивлялись тому, что над городом всё ещё ревёт дуда и кричат колокола, что ктото всё ещё борется.
— Какого чёрта! — бурчал Матфей. — Кто там ещё?
Играл дударь. Здоровила в свитке, ласковый до занудства Братишка ещё в самом начале, только заметив внизу россыпь дерущихся людей, стал суровым, словно посмотрел в глаза смертному часу:
— Слушай, Ус, пока не поздно — беги. Спасай его жену.
— А ты?
Дударь виновато развёл руками:
— Ну что я? Они же в драке мне мехи живо пробьют, испортят дуду. Так я, видимо, тут реветь буду. Вояка из меня — сам знаешь. Так пускай тот, кто в одиночку бьётся, знает: остальные держатся. Пока дуда ревёт — они держатся... Так, может, ты бы не так пошёл, братишка? Может, попрощаемся?
Золотые руки легли ему на плечи. Друзья расцеловались. Голова Уса исчезла в люке. Братишка навалил на люк камень, сел на него, раздул мехи, взял мундштук в рот и, прикрыв ресницами глаза, заиграл: «Топчите землю, легионы Божьи».
Он знал, что не выйдет отсюда, и был спокоен.
Апостолы были уже почти у самых ворот, когда из-за поворота вывернули на них люди с факелами и белыми крестами на рукавах. Один схватил за грудки Филиппа из Вифсаиды:
— А-а, кажется, из тех?
Филипп молчал. Перед лицом Петра водили факелом, глумливо разглядывали:
