— Как будто других способов нет…
— Но ведь этот-то проверенный.
Готье уставился на меня и смешливо булькнул, старательно подавляя смех.
— Извини, — сказал он. — Как-то не получается все это воспринимать всерьез.
— Ну и ладно, само приложится, — утешил я.
Рауль с девушками вернулись примерно через час.
— Как впечатление от шоу? — громогласно вопросил, встречая их с нетерпением, Готье.
— Мир прекрасен, — сдержанно сказал Рауль. — Когда священник спрашивает, нужно ли хранить мир божий — насколько это нормально? С одной стороны, вполне нормально. Бывает и не такое, сплошь и рядом. Но почему именно такими словами? Тут явно больше одного смысла.
Назначенный час все близился, а отец, как обычно, не появлялся. Я начал нервничать, если слово «начал» хоть как-то применимо к двухнедельному полному, но продолженному, как определенная форма глагола, крушению нервной системы. Наконец от него пришла скучная записка о том, что он в Лувре и все идет по плану, Рауль и Готье тут же засобирались туда же, во дворец. Я пожелал им удачи и засобирался снова к Колиньи. Диана и Изабелла оставались одни встречать гостей и объяснять им, что не происходит ничего особенного. Я надеялся, что Жанна поможет им справиться. Мы же с Огюстом должны были, в зависимости от ситуации, доставить Колиньи или в дом Уолсингема, или к нам, и в любом случае, вернуться затем домой, посмотреть, что будет происходить. И если здесь все будет в порядке, возможно, тоже наведаться во дворец. Это была одна из причин, по которой мы еще не окончательно отказались от идеи с домом Уолсингема — все же очень трудно находиться в нескольких местах одновременно.
Напоследок я выглянул в окно и посмотрел на идиллический, мирный, тихий сад. Сколько измерений реальности постоянно сосуществуют рядом? Столько же, сколько мнений? Сколько живых существ, и неживых тоже? Сколько существует точек отсчета — от ядра каждого атома? И более, возможно, до бесконечности? И это не имеет значения только потому, что это невозможно представить. Но может быть, когда-нибудь, это будет возможно. До определенной степени. Всегда и везде только до определенной… Казалось, стоит только сделать один шаг в этот покой и все изменится, вся система координат, вся реальность. Надо только закрыть дверь, за которой бушуют штормы.
Я закрыл окно и позвал Мишеля. Пусть уж заодно и он глянет на Колиньи, если Огюст все еще беспокоится.
Сегодня дом адмирала выглядел еще более обычно и печально, чем вчера. На улице рядом с ним не было вообще никого — случайные прохожие, разумеется, не в счет. Я не увидел поблизости даже хранителей, хотя наверняка кто-то из них присматривал за домом и днем, возможно, из соседних домов.
— Фортуна — продажная девка, — вздохнув, философски пробормотал себе под нос Мишель, чем несказанно меня удивил. Неужели и ему было до этого какое-то дело? Хотя, отчего же не быть? Ему этот мир, как ни крути, ближе чем мне.
— Ты говоришь о том, что видишь? — на всякий случай поинтересовался я.
— В точности так, сударь, — ответил Мишель, педантично прибавив: — Доверять можно лишь тому, что очевидно и проистекает из опыта.
— А как по-твоему, Мишель, проистекает ли из опыта существование такой особы как Фортуна?
Мишель рассмеялся.
— Едва ли, но говорить обиняками можно и о том, что истинно, не греша этим против истины.
Я кивнул.
— Что ж, «если боги ополчились на меня и мое семейство, — повторил я слова Марка Аврелия, — значит, у них есть на то какие-то причины».
— Прошу прощения, — с тревогой сказал Мишель. — Неужели ополчились?
— Ну, не считая того, что их не существует, людей они, похоже, не любят, — пошутил я. Мишель неуверенно промолчал, не ведая точно, в каком месте заканчивается шутка.
В доме адмирала было почти так же пустынно и печально как снаружи. Хотя, почему это печально? Снаружи стоял веселый теплый воскресный денек. А если «многие знания — многие печали», то это несчастье лишь тех, кто что-то знает. Прибыл я ничуть не рано, бедный Огюст едва сдерживался, чтобы не начать бегать по потолку.
— Он отказывается наотрез! — вымученно воскликнул он, едва снова меня увидев.
— Поздно, — сказал я, мысленно даже поблагодарив Колиньи за такое поведение — он не давал Огюсту всерьез ни о чем задуматься, отвлекая и заставляя беспокоиться по пустякам. — Сидни и Роли скоро будут здесь. Пожалуй, мне стоит с ним поговорить…
— Да! — не сумел сдержать энтузиазма Огюст. — Рад, что ты захватил с собой Мишеля, — заметил он уже спокойнее, кивнув приветственно и одобрительно и ему.
Мы дружно и решительно вошли в спальню. Адмирал ответил нам взглядом исподлобья. Сегодня в комнате даже никто и не толокся, видимо, из-за его дурного настроения.
— Вы не собираетесь оставить меня в покое, де Флеррн?
— Вы знаете, что за вашим домом следят, господин адмирал? — спросил я, не обращая внимания на его выражение лица, отчего оно, кстати, тут же и смягчилось. Я бы даже решил, что на нем промелькнуло сдержанное оживление.
— Следят? Что это значит? — Значит, он еще не всем стал безразличен?
— Полагаю, то же, что и… — я повел рукой, показывая, что деликатно умалчиваю о состоянии его здоровья, ибо оно и так очевидно.
— Не понимаю, — капризно сказал Колиньи.
— За вашим домом следят, — повторил я. — Полагаю, затем, чтобы вы не вздумали его покинуть.
Вены на его сухих висках заметно взбухли.
— С чего вы взяли?
— С того, что за вашим домом следят ночью, чтобы под покровом темноты вы никуда не ускользнули. Мне не хочется думать, для чего именно, но боюсь, ваша жизнь может быть в опасности.
— А вы уверены в том, что это мои враги?
— А вы полагаете, что это могут быть ваши друзья?
Колиньи перевел взгляд на Огюста.
— Это действительно так? Вы их видели?
Огюст кивнул утвердительно.
— Почему же вы мне не сказали, де Флёррн?
— Я не хотел вас беспокоить…
Колиньи насупился. И снова перевел взгляд на меня.
— И кто это, по-вашему, мог быть?
— Понятия не имею, — ответил я с самым честным видом, на какой был способен. Разумеется, он мне не поверил. Но больше идее покинуть свой дом он всерьез не противился, хоть и не переставал ворчать. На это его непостоянство я и рассчитывал.
— Почему тебе удается так легко с ним управляться? — недоуменно спросил Огюст, когда мы снова вышли за дверь.
— Потому, что мне, собственно говоря, все равно, что он может подумать, сказать или сделать.
Огюст покосился на меня исподлобья.
— А тебе действительно все равно?
