его вина заключается только в том, что он привёл в свой дом любовницу.
– А может и не привёл. – сказала Асенька, молча слушавшая их разговор,– Может быть, она сама узнала его адрес, и, пока он ездил по командировкам, проникла в его дом под видом няньки. Выгнать её он не мог, это было бы подозрительно и могло развязать ей язык.
– А может и мог, но не очень – то хотел, судя по глазкам, которые он строил ей через объектив. Всё может быть. У него об этом не спросишь, а Панин, скорее всего, ничего не замечал.
– Странно. Как художник, не заметить на фотографии такой выразительный взгляд он не мог.
– Мог и не заметить. Я не думаю, что видя перед собой фото внучки, он вглядывался в лицо её отца.
– Не знаю, вот мне всё это почему – то сразу бросилось в глаза.
– А надо ли вообще заводить с ним разговор на эту тему?
– Может быть, рассказать ему о звонке, подслушанном ребятами, а дальнейшие выводы пускай делает следствие или он сам?
– Ни в коем случае. У человека больное сердце, и добивать его в такие тяжелые минуты такими мерзостями было бы бесчеловечно. Во всяком случае пока делать этого не стоит, а дальше будет видно. Всё зависит от того, придётся нам с ними общаться после того, как они заберут Галочку, или нет. Во всяком случае, предъявить этому Андрюшечке нечего, хотя, признаюсь честно, очень хочется.
– А может есть такая статья, как «унижение человеческого достоинства». – вздохнула Софья Николаевна.
– Может быть и есть, но я о такой не слышала.
– А как он после всего этого будет смотреть в глаза её несчастного отца, своей дочери, когда она подрастёт?
– Да так и будет. Такие люди на муки совести не способны.
Глава 35
Букеты роз цвета переспелой вишни на неряшливом, порыжевшем снегу, лежащем между протаявшими комьями суглинка, громкое воронье карканье, низкое серое небо и пронизывающий, холодящий спину ветер, сердито треплющий траурные ленты на венках и крестах, дополняли и без того печальную картину, напоминавшую о бренности жизни.
Стеша смотрела на портреты Адама Викентьевича и Сары Вульфовны, и, вытирая со стёкол редкие капли дождя, в который раз просила у обоих прощения за то, что не смогла проводить их в последний путь. Она посещала их каждое воскресенье. Ей казалось, что они радуются её приходу, а выразительные глаза Адама Викентьевича, глядящие на неё с портрета, следят за каждым её движением, словно живые. Ей вспомнился любимый бабушкин сонет Шекспира, который они часто читали по вечерам:
Лгут зеркала, – какой же я старик!
Я молодость твою делю с тобою.
Но если дни избороздят твои лик,
Я буду знать, что побежден судьбою.
Как в зеркало, глядясь в твои черты,
Я самому себе кажусь моложе.
Мне молодое сердце даришь ты,
И я тебе свое вручаю тоже.
Старайся же себя оберегать —
Не для себя: хранишь ты сердце друга.
А я готов, как любящая мать,
Беречь твое от горя и недуга.-
Одна судьба у наших двух сердец:
Замрёт мое – и твоему конец!…
«Замрёт моё и твоему конец»… – повторила Стеша. Зловещее карканье, раздавшееся прямо над головой, навеяло страх.
Место упокоения для своей матушки, а заодно и для себя, Адам Викентьевич выкупил несколько лет назад на довольно большом участке, отведенном для желающих заплатить за место ближе к храму или к богу около часовни, выстроенной на территории кладбища на пожертвования горожан. То, что заселившие его постояльцы были из числа городской элиты, было заметно по богатым и вычурным памятникам, многие из которых были придуманы, а некоторые даже заказаны ими самими ещё при жизни. Возможно, многие из них были знакомы и не раз, приняв на душу по хорошей порции горячительных напитков, шутили над своим будущим соседством и даже обещали захаживать к друг другу в гости. Конечно, в глубине этой самой души каждый из них побаивался своей показной удали, но нежелание потерять свой статус, оказавшись среди простых людей даже на погосте, было сильнее разума.
Оглянувшись, она увидела крупного ворона, усевшегося на памятнике, стоявшем за её спиной. Прищуренный взгляд и снисходительная улыбка мужчины, изображенного на чёрном мраморе в полный рост, говорили о его уверенности в своей значимости. Но белый потёк, оставленный птицей, хорошо заметный на чёрном фоне, перечеркнул разом и его самоуверенную улыбку, и насмешливый взгляд, словно показывая, что всё, на что он был готов пойти при жизни, не имело никакого смысла, потому что там, где заканчивается земной путь, все становятся равными и каждому воздаётся по делам его. Вздохнув, Стеша поклонилась в пояс могилкам и направилась к выходу.
Дом, назвать который своим Стеша так до сих пор и не смогла, встретил её настороженной тишиной, словно всё ещё сомневаясь, в том, что она достойна стать его полноправной хозяйкой. Войдя в комнату Адама Викентьевича, она долго стояла, глядя на прибранную постель, занавешенные зеркала и два подсвечника с оплывшими свечами на комоде, между которыми лежал пульт от телевизора. Стеша взяла его, зажала в ладонях и закрыла глаза, надеясь ощутить тепло рук его хозяина и пытаясь представить, как он, чувствуя, что умирает, из последних сил жал на кнопку звука, посылая ей сигнал о том, что она должна проснуться и выжить. Он не был её мужем в полном смысле этого слова, но стал преданным другом и учителем, который направлял и помогал с каждым шагом занимать в жизни место, соответствующее её званию и положению.
Войдя в комнату Сары Вульфовны она вспомнила про Нерона. Словно услышав её мысли, пес вышел из – за кровати, где теперь лежал постоянно и встал рядом, касаясь боком её бедра. Как она нуждалась в опоре и поддержке его хозяина, так и он искал опоры в ней, хотя сама она ощущала себя беспомощным слепцом, брошенным поводырём посреди дороги с интенсивным движением, и не понимавшем, в какую сторону ему идти. Шепотом, чтобы не нарушать тишину, Стеша позвала Нерона, вышла из комнаты и осторожно, как делала раньше, боясь разбудить уснувшую хозяйку, прикрыла дверь. Выйдя в коридор, Нерон насторожился и стал принюхиваться. Стеша погладила его по спине и сказала:
– Пойдём со мной, милый.
Нерон пошел следом, продолжая оглядываться назад в пустоту длинного коридора. Катя, Родька и Лизавета сидели в гостиной. С ними был Игнат, зашедший узнать какие нужны продукты. Теперь их покупкой он занимался только сам. За время отсутствия хозяев он уволил всю прислугу, кроме Петровича, и поменял в доме замки. Затем убрался на кухне, выбросил абсолютно все продукты и специи, тщательно вымыл ящики и шкафы, и только потом купил всё необходимое.
После их возвращения готовить еду стала Лизавета. Родька пришелся
