— Что это значит? Кто говорил с вами?
— Не знаю. Я тотчас поднял драпировку… за ней никого не было.
— В таком случае, это было не что иное, как слуховая галлюцинация.
— Вы ошибаетесь,— нетерпеливым тоном сказал Сперо.
— Может быть, кто-нибудь, видя вас таким задумчивым, захотел пошутить над вами? Положим, шутка глупая, но ничего особенного в этом я не вижу.
— Но тон этой фразы поразил меня своей искренностью,— возразил виконт.
— Полноте, пожалуйста, да во всей этой истории нет ни малейшего смысла! Какая там ловушка? Кто приготовил ее вам? Я? Уж не тем ли, что вырвал вас из вашего одиночества? В ваши лета, виконт, нельзя день и ночь сидеть не отрываясь над книгами. Я даже не рассчитывал на то, что вы приедете, но теперь я очень рад… Забудьте обо всех глупостях и верьте, что я душой и телом предан вам. Дайте вашу руку, и вперед, без страха бросайтесь в пучину жизни!
И с этими словами Гонтран увлек виконта в концертный зал, где в это время по просьбе гостей Дженни Зильд исполняла старинный норвежский романс.
— Да и в чем могла скрываться ловушка? — продолжал художник.— Уж не в чарующих ли звуках этого дивного проникающего в душу голоса? Или, может быть, в отблеске молнии, которая сверкает в этих чудных глазах?
В этот момент Сперо стоял как раз у рояля, за которым пела Дженни Зильд.
Глаза их встретились. Певица встала и грациозным поклоном ответила на рукоплескания своих восторженных слушателей.
— Дозвольте мне, мадемуазель,— сказал де Собранн,— представить вам одного из ваших поклонников, который желал бы иметь честь…
Виконт не сводил с Дженни глаз, которая тоже смотрела на него, ожидая, быть может, комплиментов или похвалы.
Но тут произошло нечто странное. Толпа гостей немного раздвинулась — Дженни и Сперо остались как бы одни… и вот… с одной из люстр упала свеча… Она коснулась платья певицы, и легкая материя мгновенно вспыхнула…
Крик ужаса огласил зал.
В этот момент Сперо с быстротой молнии бросился вперед, сорвал с окна тяжелую драпировку и, набросив ее на певицу, сжал ее в своих объятиях. Пламя тотчас же погасло, и певица осталась невредимой.
Дженни стояла посреди зала, на ее бледном лице еще блуждала улыбка, и она как будто не сознавала только что миновавшей ее опасности. Закутанная в малиновую драпировку, она выглядела как королева.
Сперо отошел в сторону — как отступает верующий, нечаянно коснувшийся божества.
Дженни протянула ему руку и сказала:
— Благодарю вас!
В это время из толпы, пробивая себе дорогу, вышел человек в ливрее темного цвета, по-видимому, старый слуга, хотя фигурой и выражением лица он напоминал изнеженного и самодовольного служителя алтаря.
— Вы ранены?
— Нет, друг мой,— ответила она.— Это была простая случайность, и я спасена благодаря присутствию духа виконта Монте-Кристо.
При этом она указала на Сперо.
Виконт вздрогнул: голос певицы напоминал голос того человека, от которого он получил таинственное предостережение.
Между тем, в толпе гостей заговорили:
— Кто этот лакей, принимающий столь живое участие в своей госпоже?
— Это господин Жак,— ответил репортер,— он всегда сопровождает госпожу Зильд, он состоит при ней в качестве управляющего, и его фамилия, кажется, Маслэн…
— Виконт,— сказала Дженни, обратившись к Сперо,— закончите ваше доброе дело и проводите меня до кареты…
И, грациозно подобрав складки драпировки, она оперлась о руку виконта и направилась к выходу.
Управляющий шел впереди, он был очень бледен и едва держался на ногах.
— Еще раз благодарю вас, виконт,— сказала певица, садясь в карету.— Мы еще с вами увидимся, не так ли?
Как под влиянием таинственных чар, Сперо взял протянутую руку и поцеловал ее.
С лестницы спускались гости. Гонтран с Кармен под руку шел за господином де Ларсанжи, а за ними следовали граф Веллини и его секретарь, синьор Фаджиано.
— Виконт,— сказала Кармен,— от имени всех бывших на бале дам благодарю вас… Вы показали себя героем.
Г-н де Ларсанжи закашлялся и сказал:
— Вы поступили прекрасно, виконт!
— Виконт — достойный сын своего отца,— прибавил синьор Фаджиано.
Эти слова, сказанные итальянцем, неприятным образом подействовали на Сперо… У юноши слишком были напряжены нервы и его слегка лихорадило.
Проводив своих гостей, Гонтран подошел к нему.
— Милый Сперо,— сказал он,— хотите, я провожу вас домой?
— Пойдемте,— ответил виконт,— мне душно, и небольшая прогулка освежит меня.
Он отослал карету и вместе с Гонтраном вышел на улицу.
Никто не заметил человека, притаившегося за воротами, который сжал кулаки и, следя за удаляющимся виконтом, прошептал:
— О да, ты достойный сын своего отца! Но, клянусь, недалек тот день, когда я отплачу тебе за все!
Этим человеком был секретарь графа де Веллини, синьор Фаджиано.
Маслэн и Дженни вернулись домой.
Войдя в комнату, певица в изнеможении опустилась на диван и склонила голову.
Управляющий запер дверь и, подойдя к камину, машинально стал мешать угли. Это был старый человек. Довольно толстый и приземистый, с круглым бледно-матовым лицом, он производил какое-то неопределенное впечатление.
Ему могло быть лет восемьдесят, а между тем его лоб и лицо не были покрыты морщинами. Седые волосы, коротко остриженные, припухшие глаза и какая-то нервная подвижность — такая внешность привела бы в тупик любого физиономиста. Что-то демоническое было в этом человеке.
Скрестив на груди руки, управляющий с состраданием и болью глядел на свою госпожу.
— Вы страдаете? — тихо проговорил он.
Дженни вздрогнула.
— Нет,— ответила она и затем, как бы пробудившись от тяжелого сна, продолжала:
— Вы еще раз повезли меня туда… в это общество, которое никогда не будет моим, и я никогда больше не поеду к этим людям…
— Они преклонялись перед вами, как перед королевой! — возразил управляющий и, стиснув зубы, опустил голову.
— Зачем вы мне это говорите? К чему напоминаете о том, чему никогда не бывать?
— Но все пришли в восторг от вашего голоса и таланта.
— Какое мне до этого дело! Уйдите, оставьте меня!
Тон ее был резок, почти груб. И в самом деле, по какому праву этот лакей взял такой тон? Маслэн понял это и сказал с грустью:
— Не раздражайте себя, Дженни! Вы знаете, что я всегда буду повиноваться вам во всем…
— Да, я это знаю. Простите меня — я говорила с вами резко и грубо, но вам известно, как я глубоко страдаю!
