– Вы же более обязаны случаю, чем нам; вы разбогатели без нашей помощи. Общество к вашим услугам.
– Честное слово, – возразил виконт, – я ровно-таки ничего не хочу.
Полковник ожидал именно такого ответа. Он принял важный и загадочный вид и продолжал:
– Следовательно, из семи членов общества пятеро вполне счастливы, а один умер. Мертвым ничего не нужно; значит, остался только я, ваш глава, который ничего не получил. Надеюсь, господа, что вы никогда не считали меня таким человеком, который делает добро ради добра, нечто вроде благодетеля человечества, совершенно бескорыстным.
– Конечно, нет, – сказал шевалье. – И общество готово служить вам, полковник.
– Увы! Господа, – вздохнул полковник. – Я слишком стар для того, чтобы блестящая партия могла упрочить мое будущее, и у меня нет надежды на получение наследства. Я не хочу просить у вас ни убить мужа, ни дядю, ни кузена…
– Ну, что ж! Общество исполнит все, чего бы вы ни пожелали.
Полковник подумал с минуту, потом сказал:
– До сих пор я извлек единственную пользу из моего труда: я до мелочей изучил жизнь каждого из вас и написал ее в двух экземплярах с приложением оправдательных документов.
Все присутствовавшие вздрогнули.
– Копия с моих мемуаров находится на корабле, отходящем в Америку. Оригинал хранится у старого доверенного слуги, получившего приказание в случае, если бы я не вернулся в течение двадцати четырех часов, отнести его королевскому прокурору вместе с вашими письмами.
– Полковник! – воскликнул д'Асти с упреком.
– Друг мой, – спокойно продолжал полковник, – дело всегда остается делом… вы можете не согласиться на мое предложение… вы можете убить меня… Боже мой! Все надо предвидеть…
– Ого! – проворчали некоторые из членов общества. – Он хочет потребовать себе львиную долю.
– Господа, – продолжал полковник, – мне казалось, хотя, быть может, я и ослеплен в данном случае авторским самолюбием, что мои мемуары стоят миллион; этот миллион может составить приданое моему сыну Арману. Что вы об этом думаете?
– Клянусь! – воскликнул шевалье. – Ваши требования настолько же скромны, насколько справедливы.
– Господа, вас пятеро, – сказал полковник, – пусть каждый из вас подпишет мне чек в двести тысяч франков на своего банкира, и мы будем квиты. Я сожгу свои мемуары и уеду в провинцию…
Хотя, говоря это, полковник казался вполне спокойным, но он гладил рукою рукоятку револьвера, лежавшего в широком кармане его гусарских брюк, и приготовился пустить пулю в голову первому возразившему; к счастью, все были у него в руках и все подписались…
На следующий день компрометирующие письма и бумаги были сожжены до последней, и Арман очутился обладателем пятидесяти тысяч ливров годового дохода. Но был на свете еще один человек, также писавший мемуары и завещавший своей несчастной вдове страстную и мрачную повесть этого общества бандитов, сделавшихся мстителями за обиженных судьбой, а вдова, прочитавшая эти мемуары, поклялась над гробом покойного отомстить за Гонтрана де Ласи.
– Как? Неужели мы все заснули? – воскликнул один из гостей, осушив свой стакан и взглянув на собутыльников.
– Никогда! – ответил свежий, звонкий голосок двадцатилетней женщины.
Вопрос и ответ раздались в декабре 185* года, в 5 часов утра, в столовой известной дамы полусвета.
Фульмен – царица кордебалета того времени, прославившаяся менее своим хореографическим талантом, чем страстной любовью, которую питал к ней лорд Г., ирландский пэр, богатый, как индийский набоб, и смертью двух или трех великосветских молодых людей, убивших друг друга на дуэли или покончивших самоубийством, – давала ужин в своем хорошеньком отеле на улице Малерб в Елисейских полях.
Лорд Г. устроил из этого отеля рай в миниатюре при помощи одного архитектора, настоящего артиста, а Фульмен собрала там на двести тысяч франков разных дорогих китайских безделушек, по которым сходят с ума женщины такого сорта, как она.
Вина, не перестававшие с самой полуночи играть желтым и зеленым цветами в хрустале стаканов, могли бы привести в восторг даже самого великого визиря. Меню ужина было составлено Шеве. Однако приглашенных было немного, не более восьми или десяти человек. Самым старшим из присутствовавших был тридцатилетний голландский банкир, а самой младшей – энженю театра «Водевиль», которой только что минуло шестнадцать лет.
– Друзья мои, – сказала Фульмен, садясь за стол, – я пригласила вас для того, чтобы узнать ваше мнение насчет одного обстоятельства, которое легко может случиться очень скоро и которому я придаю большое значение.
– Уж не собираешься ли ты выйти замуж? – спросила Мальвина, брюнетка с китайским разрезом глаз, черные, как смоль, волосы которой вились, как у негров.
– Именно, – ответила Фульмен с особенным ударением.
– Пустяки!
– Дети мои, знаете ли вы, что я сильно старею?
– Который тебе год? – спросил Мориц Стефан, сотрудник мелкой прессы.
– Вопрос ваш очень неделикатен, мой милый, – заметила ему Фульмен, – но так как дело важное, то я отвечу вам откровенно. У женщины три возраста: тот, который она имеет в самом деле, тот, который ей можно дать, и какой она желает, чтобы ей дали.
– Браво!
– Я говорю, что мне двадцать три года, хочу казаться двадцатилетней, а на самом деле мне двадцать семь.
– Ого! – заметил на это банкир. – Ты теперь как раз в таких годах, когда следует влюбить в себя какого-нибудь юного, но объявленного совершеннолетним миллионера.
– Если я не выйду замуж, я приму это к сведению. Благодарю вас за совет.
– А за кого ты выходишь?
– За лорда Г., черт возьми!
Голландский банкир, который терпеть не мог черепахового супа и разглядывал блюдо с раками, украшенное зеленью, вынул изо рта сигару, которую курил, и начал писать обгоревшим концом ее какие-то цифры на скатерти. Подумав немного, он поднял голову и сказал серьезным тоном:
– У лорда Г. пятьдесят тысяч фунтов дохода. Ты хорошо кончаешь; я одобряю тебя.
– Я такого же мнения, – сказала водевильная актриса, покусывая себе губки. – Однако меня удивляет одно.
– Что?
– Не то, что ты выходишь замуж за лорда Г., а то, что он женится на тебе.
– Дело, однако, просто.
– Ты находишь?
– Я встретилась с ним в то время, когда он ехал в Индию, чтобы разбить себе там череп, так как сильно он страдал от сплина. Я вылечила его, и в течение трех лет он утешался тем, что в Лондоне и Париже говорили: «У лорда Г. красивая любовница, которая никак не может разорить его». Однако все надоедает. И любовница надоела благородному лорду, а потому он вообразил, что законная жена может развлечь его. Это чисто английская фантазия.
