За ним приблизился, рыдая, де Фруадефон и проговорил:
– Муж дорогой моей Жанны, прощаю тебе, что ты разбил сердце моего ребенка.
Наконец подошла Жанна. Вздрогнувшая толпа почтительно расступилась перед вдовой-девственницей, брачная ночь которой обратилась в ночь отчаяния…
Жанна уже не плакала; Жанна подошла твердыми шагами. Походка ее была гордая и надменная, точно она шла требовать правосудия, – как это случалось три века тому назад, – у короля Франции и побудить его отомстить за убийство ее мужа.
Она близко наклонилась над гробом, как будто хотела поговорить с умершим, и она действительно тихо сказала ему:
– Дорогой Гонтран, если душа твоя носится в пространстве под этими темными сводами, если смерть не обращает в ничто, если ты можешь еще услыхать мой голос, то выслушай меня, дорогой Гонтран, выслушай… Над гробом, где спят твои останки вечным сном, потому что раскаянием ты искупил свои грехи, я клянусь посвятить каждый час, каждую минуту моей жизни преследованию твоих убийц и мести за тебя. Спи с миром, друг: убийцы твои умрут наказанные.
И вдова, склонившаяся для того, чтобы произнести эту страшную клятву, поднялась величественная и сильная.
Жанна постарела на десять лет.
Она должна была сделаться орудием мести справедливо раздраженного Провидения!
Три месяца спустя после похорон маркиза Гонтрана де Ласи, в мартовское утро, почтовая карета галопом въехала в Париж через заставу Св. Иакова, проехала по улице того же имени до Сены, обогнула набережную, миновала мост Согласия и остановилась в Елисейских полях около Шальо перед решеткой небольшого отеля, где мы некогда видели сына полковника Леона. На шум подъехавшего экипажа отворилось окно, и через несколько минут из дома выбежал с криком радости старик.
Старик Иов узнал своих господ! Действительно, из дорожной кареты вышли Арман и его отец. Они вернулись из Италии.
Арман ездил искать облегчения своему недугу под теплыми лучами полуденного солнца, и юноша, раньше болезненный и хрупкий, вернулся сильным и здоровым после четырехмесячного отсутствия. Наоборот, полковник уже не был прежним мужественным и властным человеком, со статной и величавой осанкой, энергичным лицом и стальными мускулами. Казалось, он постарел лет на десять.
Болезнь сына, постоянные переходы от надежды к отчаянию разбили этого железного человека; силы его истощились от продолжительных бессонных ночей, немых страданий и отчаяния. Его когда-то черные волосы поседели на висках, губы потеряли правильность очертания, а глаза сделались мрачны и тусклы. Иов едва узнал его.
– Старый товарищ, – сказал ему полковник, – мне часто приходила мысль, что бедный сын мой умрет; я так часто дрожал, чтобы морской ветер, столь опасный для больных, не лишил меня его, что в течение трех месяцев постарел на десять лет.
И железный человек, говоря это, бросил на юношу взгляд, полный восторженной любви.
– Дорогой мальчик… – прошептал он.
– Черт возьми, полковник, зато теперь он оправился и возмужал.
– Ах! – ответил счастливый отец. – Он будет жив, я знаю это… и я хочу, чтобы он прожил жизнь счастливо.
Тень печали пробежала по лицу старого воина, и он сказал:
– Ему надо много денег.
– Мы их достанем.
– Ах! – таинственно заметил Иов. – Быть может, мальчик слишком торопился жить… он наделал очень много долгов!
– Их заплатят, – сказал полковник. – Теперь, черт возьми, наступает неприятное положение для моего общества… Я потребую свою долю… львиную долю!
И в то время, как Арман помогал камердинеру доставать чемоданы из кареты, которая въехала во двор, полковник прибавил про себя:
– Только бы они не заметили, что я сделался стариком, то есть человеком, которого нечего более бояться! Но он тотчас же выпрямился и прибавил:
– Ради Армана я снова помолодею! Затем, обратившись к Иову, сказал:
– Старик, очень вероятно, что мы снова отправимся путешествовать.
– Опять! – вскричал удивленный Иов. – Значит, вы опять хотите увезти от меня мальчика?
– Нет, так как ты поедешь с нами.
– Ну, это другое дело, полковник; у старого Иова еще здоровые ноги и глаза, и он может пуститься в путь. А куда мы поедем?
– Очень далеко.
– Э! Да не все ли равно! Хоть на край света.
– Быть может, даже в Америку.
– Чудесная страна!
– Быть может, в Индию… право, не знаю.
– Если мальчик поедет с нами, нам везде будет хорошо. – Однако, – поспешил прибавить полковник, – весьма вероятно, что мы никуда не уедем. Все зависит от обстоятельств…
– Хорошо! – сказал Иов, угадав, что у полковника есть тайна. Полковник пошел к Арману и повторил ему то же самое.
– Друг мой, я отправляюсь к себе. Сегодня я ночую на улице Гельдер. В первый раз в течение трех или четырех месяцев я разлучаюсь с тобою на целые сутки, но эта разлука будет последней…
– Отец…
– Слушай: тебе очень хочется жить в Париже?
– Нет, если вы уедете отсюда.
– В таком случае, мы, может быть, уедем… Ты узнаешь это завтра. Я приеду обедать к тебе.
Полковник сел в ожидавшую его почтовую карету и приказал везти себя на улицу Гельдер, где его ждали несколько писем.
Неделю назад, приехав в Марсель, полковник разослал членам общества следующий циркуляр:
«Друг мой. Жду вас у себя, в Париже, улица Гельдер, 16 числа этого месяца в восемь часов вечера. Известите меня о вашем пребывании в Париже.
Полковник Леон».
Четыре члена общества «Друзей шпаги» ответили на этот призыв, но полковник не получил извещения ни от Гонтрана, ни от шевалье д'Асти.
– Ого! – сказал он. – Неужели они умерли? Полковник мог узнать о трагической смерти Гонтрана только от единственного человека, не прерывавшего с ним сношений, – от шевалье д'Асти, но шевалье первый пал во время ужасной дуэли на кинжалах, произошедшей между ним и Гонтраном.
Свидание было назначено в восемь часов, а теперь было только семь. Полковник поспешно переоделся, уселся поудобнее в кресле у камина и начал ждать.
Судя по его спокойной позе, можно было бы предложить, что он не уезжал из Парижа, а только вернулся с простой прогулки по бульварам.
– Все меры мною приняты, – пробормотал он, – и хорошо рассчитаны!.. Я всех их держу в руках… Всех, исключая Гонтрана… Но я слишком расположен к нему и не хочу его больше мучить. Он помог мне спасти моего ребенка.
Полковник взглянул на часы.
– Восемь часов без десяти минут, – сказал он, – приготовимся…
Он открыл ящик письменного стола и вынул оттуда связку бумаг и пару двуствольных пистолетов, тщательно заряженных. Осмотрев бумаги, он в строгом порядке разложил их на столе.
