— Раввуни! — долетел издали голос.
И тут он вспомнил, за что его лупцевали в тот раз. Погоня была уже совсем близко. И тогда Иуда встал.
Медленно снял с себя широкий кожаный пояс, обмотал его конец вокруг запястья, другой стиснул в ладони. Взял каменное грузило. И выпрямился, крутя самодельную пращу.
Камень зафырчал, вырвался, попал в лоб загребному первой лодки. Молитвы подвели. Забытое, казалось, мастерство — не подвело. Загребной выпустил весло, юркнул головой в воду. Ладья закрутилась на месте.
Раввуни захохотал. У преследователей было только холодное оружие, у них не имелось даже луков.
Ещё удар. Ещё. Ещё.
Он бросал и бросал камни. И с каждым ударом выпрямлялся и выпрямлялся. Впервые в жизни он кричал в шальном самозабвении:
— Я не пачкал рук... Я не убивал!.. На тебе, холера! На! На!
Один из камней сломал весло на первой лодке. Камни летели градом, били, валили. Стоял на корме человек, который выпрямился. Крутил пращу.
...Лодки закружились, затем замедлили бег, под градом камней поворотили к берегу.
Человечек на корме всё ещё крутил пращу. После забросил её за плечо. Почти величественный. Почти как Давид.
...Христос на берегу, увидев всё это, захохотал.
— Ты чего? — в недоумении спросил Босяцкий.
— Ну, пастыри. Ну, спасибо за потеху, а то я было и нос повесил: хорошо, что не увели, дали посмотреть. Ну, пропащее ваше дело. Уж если вы эту овечку, которая никогда никого не обидела, кусаться заставили — тогда ещё не всё потеряно. Дрянь ваше дело. Дерьмо. Ха-гха-ха-ха!
Его повели от берега, а он хохотал, и смех его был страшен.
...Лодку между тем мчала и мчала вода.
— И хотел бы я знать, как мы теперь доберёмся до берега, — сказал Раввуни.
Анея, уже развязанная иудеем, безучастно сидела на дне лодки. Проплыли лесистые горы, тронутые кое-где первой желтизной осени.
Выбежала на откос красная трепетная осинка. Глядела, любопытная, а кто это плывёт в лодке.
Песчаная коса далеко врезалась в тёмно-синюю воду, и кто-то на косе неистово махал руками. Иуда пригляделся и с замиранием сердечным узнал: на косе стояли Кирик Вестун, резчик Клеоник и Марко Турай.
— Правь сюда! — крикнул кузнец.
Раввуни развёл руками. Весло во время битвы унесла река. И тогда Марко и Клеоник бросились в воду, начали резать её плечами, доплыли, рывком повернули лодку к берегу и потащили её. В брызгах свежей воды на загорелых плечах, всхрапывая, пеня волны, как водяные кони, как неведомые морские боги.
Иуда черпал забортную воду и омывал лицо, чтоб никто не видел, что он плачет.
На берегу они долго обнимались и хлопали друг друга по плечам.
— Братец, — захлёбывался Иуда. — Живой... Братец...
— Живой, — сказал кузнец. — Назло некоторым, чтоб им на требухе ползать, а зад подтаскивать.
— Фаустина где?
— На хуторе, — ответил Клеоник. — Сейчас у нас жизнь пойдет опасная.
Марко молчал. Иуда знал почему. Гиава Турая схватили.
— Ничего, — проговорил Раввуни. — Главное — живы. Целая голова и думать может.
— Зачем? — без слёз спросила Анея. — Зачем спасали? Умереть бы. Так оно спокойней.
— Зачем? — И Иуда выругался в гневе.
Ошеломлённая Анея заморгала глазами. Румянец стыда залил всё лицо. Но Иуда оставил это без внимания. Любыми средствами он был бы рад стряхнуть это бабское оцепенение. Даже бил бы.
— А затем, чтоб не сидеть с ним. И чтоб мысль таки была. И чтоб спасти или поехать всем вместе в милую компанию к праотцу Аврааму, и обниматься там со степенной бабушкой Рахилью, и до скончания дней есть без выпивки одного только жареного левиафана, аж пока не начнёт тошнить... Также до скончания веков.
Он был совсем другим, и все остальные изумлённо смотрели на него.
— Пошли... Дорогой поговорим.
Они шли и рассуждали о том, что им делать, уже довольно долго, когда Иуда заметил в мельтешении лесной листвы какую-то тень. Человек сидел спиной к дороге, и Иуде показалось, что он узнал сидевшего. Остальные ничего не заметили.
— Идите, — сказал он остальным. — Я догоню.
Подождал, пока друзья не скрылись за поворотом, и осторожно пошёл к человеку. Мягкая трава заглушала шаги. Какая-то птичка, названия которой он не знал, свиристела в листве. Так ему удалось встать почти за спиною сидящего.
Иуда не ошибся. Беглец, предавшая падла Матфей, сидел и пересчитывал деньги. И тогда Раввуни громко сказал:
— Во дни царя Соломона был в Иерусалиме некто, кто трахнул в храме, ибо динарий обещали ему.
При первых звуках голоса Матфей вскинулся. Глаза его были белыми от страха.
— Ты?!
— И явился к ним, явился в Эмавее, и многие не верили, что он... Н-ну?!!
Матфей успокоился. Нахально высыпал деньги в кошель и спрятал его:
— Пасть закрой... И знаешь, вали ты отсюда, агнец. Выбрался, так веселись. А то как дам и... Чудес не бывает. Голову сложишь.
Иуда видел, что Матфею не по себе. Миловать его, однако, не собирался. В общем предательстве была и его лепта.
Он рыкнул так, что Матфей растерялся:
— Ты что?.. Ты что?
Белые, как у собаки, зубы Иуды хищно оскалились.
— Кто-то сказал: Иуде Евангелие не положено. Кто-то у меня Евангелие спёр и испохабил.
— И не положено. По Писанию.
Иуда надвинулся на него:
— А по жизни? По моей? И по твоей, смердящий хорь?
— Писание.
Иуда был божественно ироничен:
— А тридцать сребреников? Они же, согласно Писанию, мне принадлежат, а не тебе.
— Иди получи. Кто мешает?
— По Писанию, слышишь? — Лик Иуды был страшен. — Дав-вай цену предательства!
И он сделал то, чего в обычном состоянии не смог бы сделать: взял Матфея за грудки и поднял. Мытарь закинул кошель в мох. Челюсти его дрожали. Иуда с силой швырнул его на кучу хвороста. Подобрал калиту, положил в карман.
Вытирая мхом руки, сказал:
— Ну вот, теперь всё по Писанию. Евангелие — у Матфея, деньги — у Иуды. Вставай, а то я что-то не понимаю, где у тебя задница, а где лицо. Так, молодчина. Отныне можешь, между прочим, говорить, что не ради денег предал, а по убеждению. А теперь — вали. Люди тебя убьют. Жаль, у меня нет времени. Дурные, как дорога, разумного судят.
Иуда догонял своих и бурчал сам себе под нос:
— Вот теперь я понимаю, почему один печатник вместо «бессмертия души» ошибочно набрал да и тиснул три тысячи раз «бессмертие дупы»[140]. Это он такую вот неистребимую паскуду имел в виду.
...И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику... Имя сей звезде Полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
Откровение Иоанна Богослова, 8:10,11.
За доброту, за состраданье нам
Господь воздаст вам щедрою рукой.
Висим мы бесконечной чередой.
Над нами воронья хохочет стая.
Пьёт гной из глаз.
И вы в наш страшный час
Не смейтесь же над нами, умоляем,
А помолитесь Господу о нас!
Ф. Вийон. Баллада повешенных.
В ту ночь убили не всех. Схваченных убивали постепенно, на основе твёрдой законности, но с надлежащей неуклонностью и жёсткой добротой. Ибо лучше отсечь гангренозный член, чем позволить умереть больному.
