— О нет, я просто хочу гарантировать свою собственную!
— Так говорите!
Герцог подал знак, и дверь снова закрылась. Снова королева осталась наедине с Гизом.
— Государыня, — начал он, — наши интересы тесно связаны между собой. У нас один и тот же политический враг в лице партии гугенотов и один и тот же личный враг — наваррский король.
— Это правда!
— Ну вот, и стоит нам столковаться сегодня, как участь наших врагов будет решена. Только я хотел бы знать заранее, что вы дадите тому, кто избавит вас от врагов.
— Но… я не знаю. Скажите сами!
— Вы, ваше величество, не захотели выдать за меня принцессу Маргариту. Конечно, вы сами видите теперь, какую ошибку вы сделали, так как наваррский король оказался вовсе не таким простачком, как вы думали!
— Ну да, — перебила его Екатерина, — я согласна, что ошиблась в этом браке, и уже раскаиваюсь, но это раскаяние пришло слишком поздно!
— Римский папа легко расторгнет брак с еретиком!
— Да, но Маргарита любит мужа, вот в чем беда! Эти слова заставили Гиза болезненно поморщиться.
— Ах, ваше величество! — сказал он. — Какие жестокие вещи говорите вы подчас!
— Простите меня, и перейдем к гугенотам, — ответила ему королева.
— Хорошо, — сказал герцог. — Так вот, стоит вашему величеству захотеть, и во Франции меньше чем через месяц не останется ни одного гугенота!
— Ни одного? Даже считая самого наваррского короля?
— Даже и его!
— Что же, разве вы собираетесь окрестить его?
— Да, но не водой, а железом! Королева вздрогнула.
— Ваше величество, — продолжал герцог, — примите во внимание, что я в Париже больше дома, чем вы думаете!
— О, я знаю, — с горечью возразила королева, — я хорошо знаю, что Лотарингский дом умеет находить себе приверженцев во всех странах!
— У меня имеется тайная армия, сорганизованная в самом Париже. Достаточно одного знака, чтобы эта армия вдруг выросла словно из-под земли с криком: «Да здравствует месса! Долой проповедь!»
— Когда же вы дадите этот знак?
— Его дам не я, а вы сами, ваше величество!
— Но ведь вы вождь этой армии!
— Нет, ваше величество, официально этим вождем явитесь вы. Наши роли должны быть распределены. Я человек дела, я руки, но вы должны стать головой!
Королева задумалась, не решаясь дать ответ.
— Поторопитесь, ваше величество! — сурово сказал ей Гиз. — Время не терпит, и я должен покинуть Париж до наступления дня. Если вы не дадите мне положительного согласия, то я буду принужден увезти вас в Лотарингию, чтобы там докончить наш разговор!
— Но, герцог… Ведь вы обещали мне спасти Рене.
— Я спасу его!
Королева увидела, что раздумывать ей не о чем: у нее не было выбора.
— Ну что же, — сказала она, — раз интересы государства требуют этого, то я согласна!
— В таком случае остается только назначить день. Сегодня у нас четырнадцатое августа — Что вы скажете, если мы назначим этот великий день на двадцать четвертое, день святого Варфоломея?
— Мне все равно, — нерешительно ответила королева.
Герцог принес и поставил перед королевой небольшой столик, на котором были заготовлены письменные принадлежности и пергамент, и произнес:
— В таком случае, ваше величество, соблаговолите написать под мою диктовку нижеследующее: «Герцог Гиз действовал в ночь двадцать четвертого августа по моему приказанию».
— Но позвольте, герцог, — сказала Екатерина, — ведь вы можете зайти слишком далеко и потом сослаться на мое приказание!
— Ну что же, если вы боитесь этого, вам остается только последовать за мной в Лотарингию и бросить Рене на потеху палачу, — сказал герцог.
Екатерина взяла перо.
— Что же делать, — сказала она, — приходится покоряться! Она написала требуемое, подписала и вручила пергамент герцогу Гизу.
В то время как Екатерина Медичи с герцогом Гизом решала участь гугенотов, герцог Крильон после разговора с Кабошем возвращался в Лувр в весьма задумчивом настроении духа.
Его задумчивость объяснялась двумя обстоятельствами. Во — первых, Кабош отказался верить, что Рене действительно будет казнен, и выразил твердую уверенность, что королева Екатерина выкинет какой-нибудь фокус для спасения своего фаворита. Во — вторых, на обратном пути он наткнулся на растрепанную Фаринетту, которая с воплями рассказала ему, что три неизвестных ей дворянина, сопровождавшие замаскированную даму и назвавшиеся друзьями Рене, отбили у нее Паолу.
Крильон сразу подумал, что этой дамой не мог быть никто, кроме королевы-матери. Но почему она отправилась ночью по улицам Парижа, да еще в самом глухом уголке города, в сопровождении каких-то друзей Рене? Явно было, что тут что-то затевалось, и это «что-то» надо было обязательно заранее предупредить и парализовать. Но как предупредить то, чего еще не знаешь?
— Утро вечера мудренее! — решил Крильон и, повалившись одетым на свою постель, сейчас же разразился богатырским храпом.
В этом отношении король был совершенно прав, когда говорил, что любой из его подданных наслаждается большими жизненными благами в смысле сна и аппетита, чем он, монарх. Действительно, в то время как Крильон издавал носом великолепнейшие рулады, король беспокойно метался на своем роскошном ложе. Хоть он и сказал, что хочет спать, но, улегшись, не мог сомкнуть глаз: слова матери произвели свое действие на его подозрительный ум. Правда, под самое утро он задремал, но ему приснился такой страшный сон, что он поспешил проснуться: ему приснилось, что сир де Кот-Гарди вместе с Генрихом Наваррским старается задушить его. С трудом вырвавшись из власти кошмара, король позвонил и приказал вбежавшему пажу позвать Крильона.
— Дорогой герцог, — сказал он, когда тот явился, — я решил покончить с гугенотами!
Крильон удивленно раскрыл глаза и спросил:
— Разве ваше величество изволили еще раз видеться с королевой-матерью?
— Нет, — мрачно ответил король, — но дело не в ней. Дело в том, что гугеноты строят заговоры и наваррский король тоже!
— Ну, за этого-то я ручаюсь, ваше величество! — ответил Крильон.
— А вот поди позови-ка мне его! — приказал король. Генрих Наваррский в это время еще спал в супружеской кровати, однако Крильон поднял его и повел к Карлу IX. Король тем временем успел встать и пройти в кабинет. Уверенный тон Крильона произвел свое действие на ум этого неустойчивого монарха, и он принял Генриха гораздо ласковее, чем ожидал сам.
— Мой бедный Анри, — обратился к нему король, — нравится ли тебе жить в Лувре?
— Ну конечно, государь!
— Неужели же ты не скучаешь о своем королевстве и о своих подданных? А ведь мне рассказывали, что Нерак прелестное место. К тому же наступает время сбора винограда и оливок, сопровождаемого танцами и празднествами, а это так интересно, говорят!
