Он думал о Мантатиси, и Чаке, и Мзиликази, о шангаанах и ангони[33] и во вспышке ясновидения видел их в самом начале пути, когда они сидели у какого-нибудь одинокого костра в глуши, окруженные небольшим отрядом последователей, опутывая их чарами, пленяя их воображение и дух с помощью тонкой нити слов и идей, воспламеняя своими мечтами и видениями.
«Я стою в начале дела, которое еще не в силах осознать, – думал он. – Все, что я делал до сих пор, было только обрядом посвящения. Вся борьба, убийства, тяготы – всего лишь закалка. Теперь я готов для дела, каким бы оно ни было, и поведет меня к нему Мозес Гама. Мне не нужно знать, что это за дело. Достаточно знать, что я иду туда, куда ведет он».
И он жадно слушал, как Мозес называет имена, которые он слышал впервые, и развивает мысли, новые и необычно возбуждающие.
– Ленин, – говорил Мозес, – это не человек, а бог, сошедший на землю.
И все с трепетом слушали рассказ о далекой северной земле, где племена объединились под руководством богочеловека Ленина, свергли царя и при этом сами отчасти стали полубогами.
Все зачарованно и возбужденно слушали, как он рассказывал им о войне, какой прежде не знал мир, и по их жилам пробегала доставшаяся в наследство от предков жажда битвы и стучала в их сердца, твердая и горячая, как головка боевого топора, когда, красная и сверкающая, она появляется из кузнечного горна. «Революция» – называл Мозес эту войну, и когда он объяснял им ее смысл, они думали, что могли бы тоже участвовать в славной битве, убивать царей и становиться полубогами.
Дверь в начале вагона с грохотом отошла в сторону. Вошел белый надсмотрщик и остановился подбоченясь, мрачно улыбаясь, и все опустили головы и уставились в пол, пряча глаза. Но те, кто сидел рядом с Мозесом, избранные, элита, начали понимать, где будет происходить битва и кто цари, которых они должны убить.
Надсмотрщик чувствовал напряжение в вагоне. Оно было так же ощутимо, как вонь немытых тел и зловоние поганого ведра в углу; атмосфера была насыщена электричеством, как воздух в полдень в мертвый день ноября перед началом больших дождей. Надсмотрщик быстро отыскал взглядом Хендрика, сидевшего в середине вагона.
«Одна гнилая картофелина, – мрачно думал он, – и весь мешок пропал».
Он коснулся дубинки на поясе. По собственному опыту он знал, что в тесном вагоне пользоваться хлыстом неудобно: он слишком длинный. А вот дубинка остановит любого – четырнадцать дюймов прочной древесины, конец просверлен и залит свинцом. Этой дубинкой он может сломать кость, пробить череп, если понадобится, или, слегка смягчив удар, только ошеломить человека, лишить сознания. Надсмотрщик виртуозно управлялся с дубинкой, как, впрочем, и с хлыстом, но всему свое место и время. Теперь было время дубинки, и надсмотрщик медленно двинулся по вагону, делая вид, что не замечает Хендрика, разглядывая по очереди лица людей, мимо которых проходил, угадывая в их мрачных мыслях новую мятежность и все более сердясь на человека, который затрудняет его работу.
«Следовало разобраться с ним с самого начала, – с горечью думал он. – Я едва не опоздал. А ведь я так люблю спокойную жизнь и легкие пути. Что ж, сейчас надо постараться сделать все возможное».
Проходя мимо, он небрежно взглянул на Хендрика и краем глаза заметил, что рослый овамбо чуть расслабился, когда он прошел дальше по вагону.
«Ты ждешь этого, мой мальчик. Ты знаешь, что это произойдет, и я не стану тебя разочаровывать».
У дальней двери вагона он остановился, словно передумал, и медленно пошел обратно, улыбаясь про себя. Снова остановился перед Хендриком и громко цыкнул дуплом зуба.
– Смотри на меня, каффир, – дружелюбно велел он. Хендрик поднял подбородок и посмотрел.
– Который твой m’pahle? – спросил надсмотрщик. – Который твой багаж?
Он застал Хендрика врасплох. Остро осознавая присутствие алмазов в мешке над головой, Хендрик невольно взглянул на кожаный мешок.
– Отлично.
Белый надзиратель снял мешок с полки и бросил на пол перед Хендриком.
– Открой, – приказал он, по-прежнему улыбаясь, держа руку на рукояти дубинки.
– Давай.
Хендрик сидел неподвижно.
Улыбка стала холодной, волчьей.
– Открывай, каффир. Посмотрим, что ты прячешь.
Это его никогда еще не подводило. Даже самый покорный постарается защитить свое имущество, каким бы незначительным и никчемным оно ни было.
Хендрик медленно наклонился вперед и развязал кожаный мешок. Потом снова выпрямился и сидел, ничего не предпринимая.
Белый надзиратель наклонился, схватил мешок за дно и выпрямился, не отрывая взгляда от лица Хендрика. Он сильно потряс мешок, вывалив все его содержимое на пол.
Выпало свернутое одеяло, и надсмотрщик носком сапога развернул его. Внутри обнаружились жилет из овчины и другая запасная одежда, а также девятидюймовый нож в кожаном чехле.
– Опасное оружие, – сказал надсмотрщик. – Ты ведь знаешь, что опасное оружие в вагон не допускается.
Он взял нож, вложил лезвие в щель возле окна и сломал его; потом бросил обе части за решетку окна за головой Хендрика.
Хендрик не шевельнулся, хотя надсмотрщик ждал целую минуту, издевательски глядя на него. Слышался только стук вагонной тележки на стыках рельсов и слабое пыхтение локомотива в голове поезда. Никто из черных пассажиров не следил за развитием этой маленькой драмы: все с ничего не выражающими лицами смотрели прямо перед собой невидящими глазами.
– А это что за мусор? – спросил надсмотрщик и носком ноги коснулся жесткой просяной лепешки, и хотя у Хендрика не дрогнула ни одна мышца, белый заметил искорку в черных затуманенных глазах.
«Да, – радостно подумал он. – Есть! Теперь он зачешется».
Он поднял лепешку и задумчиво понюхал ее.
– Хлеб каффира, – сказал он. – Запрещено. Правило компании: проносить еду в вагоны нельзя.
Он повернул лепешку ребром, чтобы она прошла сквозь прутья решетки, и выбросил в открытое окно. Лепешка ударилась о насыпь под стальными колесами и разлетелась на кусочки, а надсмотрщик усмехнулся и наклонился за следующей.
В голове Хендрика что-то щелкнуло. Он так долго сдерживался, что потеря алмазов лишила его рассудка. Оттолкнувшись от скамьи, он бросился на белого, но надсмотрщик был готов к этому. Он выпрямил правую руку и вогнал конец дубинки в горло Хендрику. Потом, когда Хендрик, задыхаясь и держась за горло, отступил, надсмотрщик огрел его дубинкой по голове: он точно рассчитал силу удара, чтобы тот не стал смертельным; рука Хендрика, которой он держался за поврежденное горло, упала, и сам он стал падать вперед. Но надсмотрщик не позволил ему упасть: левой рукой он толкнул его на скамью и, удерживая его вертикально, принялся работать дубинкой.
