— Ты и в самом деле должен питать огромное недоверие к человеку, если считаешь его способным на подобное злодеяние, — серьезно произнес Дантес. — Объясни, чем оно вызвано?
— Одному Богу известно, как я боролся с самим собой, чтобы не дать поселиться в душе этому подозрению! — взволнованно сказал мистер Бюхтинг. — Но когда я взвешиваю все обстоятельства, когда вспоминаю, что в то время Ральф находился поблизости, что он был знаком со Стонтоном и что рассказ негра о нападении на мою плантацию также оказался удивительно верным и одновременно объяснил первое убийство… Дальше, когда я вспоминаю, как необычно вел себя Ральф всякий раз, когда неожиданно заходила речь о смерти или исчезновении Ричарда, как он всегда объяснял, что якобы не может слышать разговоров на эту тему, это будто бы слишком расстраивает его, и уходил прочь, — так вот, когда я все это сопоставляю и обдумываю, подозрение все сильнее овладевает мной. Когда после исчезновения Ричарда он начал частенько навещать нас, когда мне стало казаться, что он добивается благосклонности Элизы, я нашел его ненадежным во всех отношениях. Он большой притворщик: разыгрывает чувства, которых не испытывает. Эта преувеличенность переживаний и выдает его неискренность. И Элиза и Амелия разделяют мою антипатию к этому человеку. Не скажу, будто у меня нет сомнений, что убийство совершил Ральф, но вам могу признаться со всей откровенностью, что считаю его способным на это.
— А какое наказание могло бы выпасть на долю столь вероломного убийцы? — спросил Дантес после непродолжительной паузы.
— Этого я не знаю… Я бы положился на правосудие — пусть с ним поступят, как он того заслуживает. Но где взять доказательства? — ответил Бюхтинг.
— Я против смертной казни, — сказал Дантес, — но не потому, что считаю ее жестокой. На мой взгляд, она мешает тому, кто действительно раскаивается, в полной мере испытать это раскаяние; мешает, я бы сказал, естественному проявлению этого раскаяния. Для столь бессердечного преступника, каким он предстает перед нами в образе этого Ральфа — в случае если преступник действительно он, — быстрая смерть представляется мне слишком мягким наказанием. О раскаянии тут говорить не приходится — лишь страх способен напугать его или, если на это есть хоть какая-то надежда, повлиять на его душу. Мы должны убедить его, что Ричард еще жив!
— Но возможно ли это?! — вскричал Бюхтинг. — Ему лучше других известно, что бедного доброго юноши больше нет на свете!
— После всего, что ты мне рассказал, получается, что Ричард, вероятно, уцелел после первого покушения, действительно был оклеветан Ральфом в Провиденсе и передан в руки военного трибунала, — сказал Дантес. — Если бы удалось посеять в душе Ральфа сомнение, что арестованный мертв, своим беспокойством он бы выдал себя или вынужден был бы постоянно носить на себе эту ужасную, но совершенно заслуженную им кару.
— Тут нет сомнений, — печально заметил Бюхтинг. — Однако он будет уверен в себе.
— Пройдем в дом, — предложил миссионер, помолчав. — Я собираюсь показать тебе разные письма и рассказать кое-что о Лотарио.
Они молча направились к дому и вошли в просторную чистую комнатку, где остановился Дантес.
— Мне нужно что-то сказать тебе, сын мой, — начал миссионер серьезным тоном, взяв Бюхтинга за руку. — Ты в силах вынести очень радостную весть без предварительной подготовки? Ты способен представить, что надежды Эверетта, предчувствия твоей Элизы могли оправдаться, что…
— …что Ричард жив? — вскричал Бюхтинг, бледный от волнения. — Боже мой… Дочь рассказывала, что видела его… Или по крайней мере кого-то похожего на него на Западном вокзале, когда прибыл скорый из Чикаго!
— Она не ошиблась: у любви самые проницательные глаза на свете, — подтвердил Дантес.
— А где он? Ради Бога… он действительно с вами? — вскричал мистер Бюхтинг.
Столь рассудительный, серьезный и сильный человек был вне себя от возбуждения и оглядывался кругом, словно Ричард мог появиться в любую минуту.
— Да, он со мной! — ответил Дантес. — Только дай мне слово, что никому не скажешь об этом! У меня определенные планы, и я бы хотел, чтобы ты еще некоторое время хранил молчание на сей счет!
— Я все сделаю! — пообещал мистер Бюхтинг. — Но как это возможно? Расскажите мне! Если это говорите вы, ошибки быть не может. В таком случае Ральф тоже видел его из окна вагона. Он в ужасе отшатнулся…
— А, так это был он. Я не узнал его! — сказал Дантес. — Ричард как раз спал, и я увидел человека, который выглядывал из стоявшего поезда… Вдруг он отпрянул от окна. Получается, что кара, которую я для него придумал, уже постигла негодяя. Знай же, Вольфрам, убийца — Ральф, причем убийца вдвойне: ведь в Провиденсе он узнал Ричарда, однако оклеветал его и передал в руки военного трибунала.
— А Эверетт? Ему уже известно? — воскликнул Бюхтинг голосом, все еще дрожавшим от скрытого волнения.
— Нет, еще нет. Об этом я и собирался с тобой посоветоваться… но только позже! Хочешь видеть Ричарда?
— О Боже мой… хочу ли я его видеть! — вскричал Бюхтинг, возводя глаза к небу. Потом он сложил руки, и его губы прошептали молитву. Старый миссионер обнял его за плечи. Лицо его было серьезным, торжественным. Он подвел Бюхтинга к соседней двери. Едва он открыл ее, глазам Вольфрама предстал Ричард, стоявший посреди комнаты. Юноша был предупрежден о предстоящей встрече и ожидал ее с нетерпением. При виде отца Элизы он не мог сдержать крик радости и поспешил ему навстречу. Они заключили друг друга в объятия.
— А что с моим отцом? — тихо спросил потом Ричард.
— Ну, теперь он воспрянет духом! — вскричал мистер Бюхтинг, с восхищением разглядывая молодого человека.
— А как Элиза? — еще больше понизив голос, спросил Ричард.
— Не будем пока говорить о ней, а от всего сердца возблагодарим Господа! — ответил Бюхтинг.
Как и следовало ожидать, целый час прошел во взаимных расспросах. Дантес оставил их в покое: он молча уселся спиной к окну и по-отечески радовался, глядя на них. Когда Ричард дошел в своем повествовании до событий, разыгравшихся в Провиденсе, и словами, исполненными пылкой признательности, описал, что́ сделал для него Дантес, старик прервал его излияния, подняв руку. Потом сказал:
— Моя задача оказалась легче, чем я рассчитывал. Меня считали мертвым, поэтому Стонтон, боявшийся меня больше всех остальных, обрел уверенность. К сожалению, мои первые расследования увели меня далеко от тех мест, где орудовали преступники. Мы не имели представления о том, что они скрываются совсем близко от Толедо, и углубились вплоть до Техаса, не обнаружив никаких следов, так что в конце концов я счел за благо вернуться назад и ждать новых известий. Так я узнал, что пропал Ричард. Не доверяя этому Антонио Йерресу, я не показывался на людях, а решил последовать за ним на свой страх и риск. При этом, правда, я потерял его из виду и обнаружил только тогда, когда было уже поздно. Я добрался до бэйю и подслушал разговор бандитов. Я сразу же — как и сами бандиты — заподозрил, что Йеррес направится в Провиденс, чтобы завладеть деньгами, если они туда поступили. Вначале мне казалось, что спасти Ричарда не удастся. Но когда я отыскал католического священника, который раньше сопровождал меня во многих опасных странствиях, я вновь поверил в благополучный исход. Священник был знаком с офицером, которому предстояло командовать экзекуцией. Похоже, ему было известно кое-что из прошлого этого офицера, неведомое большинству людей, — короче говоря, офицер согласился — получив вдобавок почти все деньги, что оказались при мне, — спасти Ричарда, заменив в ружьях солдат, которым надлежало расстреливать его, боевые патроны холостыми. Так я спас жизнь юноши, не напрасно, надеюсь, пришедшего в этот мир. К сожалению, лишь только мы добрались до форпостов войск Союза, тяжелая болезнь на два месяца приковала Ричарда к больничной койке. Доверить свои новости бумаге я не хотел. Кроме того, я считал невозможным сказать все в письме. И узнай Петтоу, что Ричард жив, он не стал бы терять ни минуты, чтобы уничтожить живого свидетеля своей подлости, уничтожить наверняка. Ведь не только корысть, но и, несомненно, ненависть и низость явились побудительными причинами, толкнувшими его на преступление. Он и теперь покушался бы на жизнь Ричарда. Поэтому требовалось тщательно хранить тайну. К тому же у Ричарда не было ни одного свидетеля. О негре, который видел преступление в прерии вблизи плантации «Либерти», мы ничего не знали. Стонтон был мертв, а где теперь его приятели — ищи, как говорится, ветра в поле. Они вообще могли и не знать сути дела. Тем не менее в Нью-Йорк мы вернулись бы раньше, если бы меня не задержали достойные сожаления стычки белых с индейцами в западных прериях. Я пытался примирить враждующие стороны, и во многих случаях это мне удалось. Ричард был моим верным спутником, и я думаю, из наших переговоров с западными переселенцами и краснокожими детьми прерий он вынес немало поучительного для себя на будущее.
