Но что бы Коконнас ни говорил, что бы он ни делал, он весь был поглощен счастьем вновь видеть Ла Моля и не сводил с него глаз.
— Идемте, идемте, краса всех королев! — говорила герцогиня Неверская. — Оставим этих безупречных друзей поговорить наедине; им столько надо сказать друг другу, что они будут перебивать наш разговор. Уйти от них нам нелегко, но, уверяю вас — это единственное средство совершенно вылечить графа Аннибала. Согласитесь, милая королева, ради меня: я имею глупость любить эту буйную голову, как ее называет его же друг Ла Моль.
Маргарита шепнула несколько слов на ухо Ла Молю, которому, несмотря на все его стремление вновь увидеться с Коконнасом, теперь хотелось, чтобы нежность друга была не так обременительна… А в это время сам Коконнас старался при помощи всевозможных уверений вернуть на уста Анриетты ясную улыбку и ласковую речь, чего и добился без особого труда. После этого обе дамы проследовали в столовую, где был накрыт ужин.
Два друга остались наедине. Само собой разумеется, что первое, о чем Коконнас расспросил своего друга, это о подробностях рокового вечера, который едва не стоил Ла Молю жизни; и чем больше он узнавал из рассказа друга, тем сильнее его охватывала дрожь, а, как известно, пьемонтца взволновать рассказом было не так-то просто.
— Почему ты бежал куда глаза глядят и причинил мне столько горя, а не укрылся у нашего покровителя? Ведь герцог защищал тебя, он бы тебя и спрятал. Я бы жил вместе с тобой, сделал бы вид, что горюю, и таким способом провел бы всех придворных дураков.
— У нашего покровителя? — тихо спросил Ла Моль. — У герцога Алансонского?
— Ну да. Судя по его разговорам, я думал, что он спас тебе жизнь.
— Жизнь мне спас король Наваррский, — ответил Ла Моль.
— Вот оно что! — сказал Коконнас. — А ты уверен в этом?
— Вполне!
— Что за добрый, что за прекрасный король! А какое же участие принимал в этом деле герцог Алансонский?
— У него-то в руках и был шнурок, чтобы задушить меня.
— Дьявольщина! — воскликнул Коконнас. — Ла Моль, ты уверен в том, что говоришь? Как, этот бледный герцог, щенок, мозгляк, хотел задушить моего друга! Дьявольщина! Завтра скажу ему, что я думаю об этом.
— Ты с ума сошел!
— Да, верно, он, пожалуй, начнет заново… Да все равно, этому не бывать!
— Ну-ну, Коконнас, успокойся и не забудь, что пробило половину двенадцатого, а ты сегодня на дежурстве.
— Плевать мне на его службу! Пускай его ждет! Моя служба! Чтобы я служил человеку, который держал в руках веревку для тебя!.. Ты шутишь?.. Нет!.. Это судьба! Так предначертано, что я должен был вновь встретиться с тобой и больше уж не расставаться. Я остаюсь здесь.
— Подумай, несчастный! Ведь ты не пьян.
— К счастью; будь я пьян, я бы поджег Лувр.
— Послушай, Аннибал, будь благоразумен. Ступай в Лувр. Служба — вещь священная.
— Идем вместе.
— Немыслимо.
— Разве они еще думают тебя убить?
— Едва ли. Я слишком мало значу, чтобы против меня был настоящий заговор, какое-нибудь твердое решение. Нашла прихоть — и захотелось меня убить, вот и все. Владыки были просто в веселом настроении!
— А чем ты занимаешься?
— Я? Ничем. Брожу, шатаюсь, где придется.
— Ладно! Я тоже буду шататься вместе с тобой. Прекрасное занятие! К тому же, если кто нападет, нас будет двое, и мы покажем, где раки зимуют. Пусть только явится это насекомое, твой герцог! Я его пришпилю к стене, как бабочку!
— Тогда хоть попроси его дать тебе отставку.
— Да, окончательно!
— В таком случае предупреди его, что ты с ним расстаешься.
— Совершенно верно. Согласен. Сейчас напишу ему.
— Знаешь, Коконнас, это будет слишком неучтиво — писать письмо принцу крови.
— Принцу крови! Какой крови? Крови моего друга! Погоди у меня, — крикнул Коконнас, трагически вращая глазами, — погоди! Стану я еще соблюдать с ним этикет!
«И в самом деле, — подумал Ла Моль, — через несколько дней ему не будет дела ни до принца, ни до кого другого; ведь мы возьмем его с собой, если он захочет ехать с нами».
Коконнас вооружился пером и, не встречая больше сопротивления со стороны своего друга, тут же сочинил образчик красноречия, прилагаемый здесь для прочтения:
«Ваше высочество!
Несомненно, что человек, столь начитанный в произведениях античной древности, как Ваша светлость, знаком с трогательной повестью об Оресте и Пиладе, двух героях, славных своей несчастною судьбой и своей дружбой. Мой друг Ла Моль несчастен не менее Ореста, а нежное чувство дружбы знакомо мне не меньше, чем Пиладу. А друг мой в данную минуту занят такими важными делами, которые требуют моего содействия. Мне невозможно его бросить. Ввиду этого я, с разрешения Вашего высочества, ухожу в отставку, решив связать свою судьбу с судьбою моего друга, куда бы она меня ни повела. Теперь Вашей светлости понятно, сколь велика сила, отрывающая меня от службы Вашему высочеству, в рассуждении чего я не отчаиваюсь получить Ваше прощение и решаюсь с почтительностью именовать себя по-прежнему —
Вашего королевского высочества
нижайшим и покорнейшим слугой
Аннибалом графом де Коконнасом, неразлучным другом графа де Ла Моля».
Закончив это образцовое произведение, Коконнас прочел его вслух Ла Молю, который только пожал плечами.
— Что скажешь? — спросил Коконнас, не заметив или сделав вид, что не заметил этого жеста.
— Скажу, что герцог Алансонский только посмеется над нами.
— Над нами?
— Над обоими.
— По-моему, это все же лучше, чем душить нас по-одному.
— У него одно не помешает другому, — смеясь, ответил Ла Моль.
— Э, пускай! Будь что будет; а письмо отправлю завтра утром! Куда же мы отсюда пойдем спать?
— К мэтру Ла Юрьеру. Знаешь, туда, в ту комнатку, где ты хотел пырнуть меня кинжалом, когда мы еще не были Орестом и Пиладом.
— Ладно, я, кстати, отправлю свое письмо с нашим хозяином.
В эту минуту панно опять раздвинулось.
— Как себя чувствуют Орест и Пилад? — спросили в один голос дамы.
— Дьявольщина! Мы умираем от голода и от любви!
На следующее утро мэтр Ла Юрьер действительно отнес в Лувр всеподданнейшее послание графа Аннибала де Коконнаса.
Несмотря на отказ герцога Алансонского бежать, который ставил под угрозу все предприятие и даже самую жизнь Генриха Наваррского, последний стал еще большим другом герцога, чем раньше.
Заметив их близость, Екатерина заключила, что они не только сговорились между собой, но и составили какой-то заговор. Она решила расспросить Маргариту; но Маргарита оказалась достойной ее дочерью: главным ее талантом было умение избегать щекотливых разговоров, поэтому она крайне осторожно отнеслась к вопросам матери и так ответила на них, что королева еще больше запуталась в своих догадках.
