— Делай свои дела, мой друг, делай! — сказал король Наваррский. — Кстати, ты ведь доволен Ла Молем?
— О-о! Обаятельный юноша, преданный вам душой и телом, сир! Вы можете на него положиться, как на меня… Молодец!..
— А главное — умеет молчать. Мы возьмем его с собой в Наварру и там подумаем, чем сможем его вознаградить.
Едва король Наваррский с хитрой улыбкой произнес эти слова, как дверь распахнулась, точно сорвалась с петель, и бледный, возбужденный, появился тот, о ком шла речь.
— Тревога, сир! Тревога! — крикнул Ла Моль. — Дом окружен!
— Окружен?! — воскликнул Генрих, вскакивая с места. — Кем?
— Королевской стражей!
— Ого! Видно, будет драка, — сказал де Муи, вытаскивая из-за пояса пистолеты.
— Какие пистолеты, какая драка! Что вы сделаете против пятидесяти человек?! — вскричал Ла Моль.
— Он прав, — сказал король Наваррский, — если бы нашелся путь к отступлению…
— Есть, — ответил Ла Моль, — я уже однажды им пользовался; и если ваше величество изволит последовать за мной…
— А де Муи?
— И де Муи может пойти с нами; но только поторопитесь оба.
На лестнице раздались шаги.
— Поздно, — сказал Генрих.
— Я готов ответить за жизнь короля, лишь бы их кто-нибудь задержал минут на пять! — воскликнул Ла Моль.
— Тогда, месье, вы отвечаете за него, — сказал де Муи, — а я берусь их задержать. Идите, сир, идите!
— А как же ты?
— Не беспокойтесь, сир! Идите!
И де Муи быстро спрятал тарелку, салфетку и стакан короля, чтобы подумали, будто он ужинал один.
— Идемте, сир, идемте, — говорил Ла Моль, хватая короля за руку и увлекая его к лестнице.
— Де Муи! Мой храбрый де Муи, — сказал король Наваррский, протягивая руку молодому человеку.
Де Муи поцеловал Генриху руку и вытолкнул его из комнаты и запер за ним дверь на задвижку.
— Да, да, понимаю, — говорил Генрих, — он отдаст себя им в руки, а мы спасемся… Но какой черт нас выдал?
— Идемте, сир, идемте! Они уже на лестнице!
Действительно, свет факелов пополз вверх по узкой лестнице, и снизу донеслось бряцанье шпаг.
— Быстрей, сир, быстрей! — сказал Ла Моль.
Он вел короля в полной темноте, поднялся с ним двумя этажами выше, распахнул дверь в какую-то комнату, запер дверь на задвижку и отворил окно.
— Ваше величество не очень боится путешествия по крышам? — спросил он.
— Я-то? Охотник за сернами? Да что вы! — ответил Генрих.
— Тогда идите за мной; дорогу я знаю и буду вам проводником.
— Ступайте, — сказал Генрих, — я за вами.
Ла Моль первым перелез через подоконник и пошел вдоль широкого закрая крыши, служившего водосточным желобом, в конце которого сходились две крыши; туда же выходила мансарда без окон чужого, необитаемого чердака.
— Сир, вы в безопасности, — сказал Ла Моль.
— Ага! Тем лучше, — ответил Генрих и вытер бледный, покрытый капельками пота лоб.
— Теперь все пойдет как по маслу, — сказал Ла Моль. — С чердака лестница ведет в коридор, а коридор — на улицу. Я проделал, сир, весь этот путь ночью, которая была пострашнее этой.
— Тогда вперед! — сказал Генрих.
Ла Моль первым проник в настежь раскрытое чердачное окно, дошел до притворенной двери, открыл ее, очутился на верхней ступеньке винтовой лестницы и, сунув в руку королю Наваррскому веревку, служившую поручнями, сказал:
— Спускайтесь, сир.
На середине лестницы Генрих остановился у окошка, выходившего во двор гостиницы «Путеводная звезда». Было видно, как в доме напротив бегали по лестнице солдаты — одни со шпагами в руках, другие — с факелами. Вдруг король Наваррский увидел де Муи. Он отдал свою шпагу и мирно сходил с лестницы.
— Бедный юноша, — сказал Генрих, — преданная и честная душа.
— Заметьте, ваше величество, — отозвался Ла Моль, — он совершенно спокоен, честное слово; смотрите, он даже смеется. А де Муи, как вам известно, смеется редко: наверняка он придумал какой-то выход.
— А этот молодой человек, который был с вами?
— Граф Коконнас? — спросил Ла Моль.
— Да, граф Коконнас, — что с ним?
— О, за него я спокоен. Увидав солдат, он меня только и спросил: «Мы чем-нибудь рискуем?» «Головой», — ответил я. «А ты сумеешь спастись?» — «Надеюсь». «И я тоже!» — ответил он. Клянусь вам, сир, он спасется. Если Коконнаса когда-нибудь и схватят, то только потому, что это будет нужно ему самому — ручаюсь вам!
— В таком случае все хорошо; постараемся добраться до Лувра.
— Боже мой, да это совсем просто, сир: закутаемся в плащи и выйдем на улицу; она полна народу, сбежавшегося на шум, и нас примут за любопытных горожан.
В самом деле, дверь оказалась незаперта, и единственное, что мешало Генриху и Ла Молю выйти, — это толпа, затопившая всю улицу.
Тем не менее им удалось протиснуться в переулок Аверон; но, попав оттуда на улицу Пули, они увидели, что через площадь Сен-Жермен-Л’Осеруа идет де Муи, окруженный конвоем под предводительством командира охраны де Нансе.
— Вот как! По-видимому, его ведут в Лувр, — сказал король Наваррский. — Черт возьми! Пропускные ворота будут закрыты… У всех входящих будут спрашивать имена; а если я войду после де Муи, то будет очень вероятно, что я был с ним.
— Так что же, сир, — сказал Ла Моль, — проникните в Лувр другим путем.
— Каким же чертом я туда проникну?
— А разве для вашего величества не существует окно королевы Наваррской?
— Святая пятница! — воскликнул Генрих. — Ваша правда, граф. А я и позабыл об этом!.. Да, но как дать знать королеве?
— О-о! Ваше величество, — сказал Ла Моль, почтительно кланяясь, — вы бросаете камешки так метко…
Екатерина на этот раз все так хорошо предусмотрела, что была уверена в успехе.
Ввиду этого, около десяти часов вечера, убедившись, что королева Наваррская ничего не подозревает — так оно и было — о заговоре против ее мужа, королева-мать отпустила Маргариту, а сама прошла к королю с просьбой, чтобы он не ложился спать. Заинтригованный тем, что лицо матери, вопреки ее обычной скрытности, сияло торжеством, Карл стал расспрашивать Екатерину, на что она ответила:
— Могу сказать вашему величеству одно: сегодня вечером вы избавитесь от двух злейших своих врагов.
Король повел бровью, как бы говоря самому себе: «Хорошо, посмотрим», и, посвистав крупной борзой собаке, которая подползла к нему на брюхе и положила свою тонкую умную морду ему на колени, Карл стал ждать.
Спустя несколько минут, в течение которых Екатерина стояла, устремив глаза в одну точку и вся превратившись в слух, во дворе Лувра раздался пистолетный выстрел.
