Спустя несколько минут, в течение которых Екатерина стояла, устремив глаза в одну точку и вся превратившись в слух, во дворе Лувра раздался пистолетный выстрел.
— Что за шум? — спросил Карл, сдвинув брови, в то время как борзая вскочила и насторожила уши.
— Пустяки, просто сигнал, — ответила Екатерина.
— А что означает этот сигнал?
— Он означает, что с этой минуты, сир, единственный ваш настоящий враг уже не может вам вредить.
— Там убили человека? — спросил Карл, бросая на мать властный взгляд, говоривший: «Смертная казнь и помилование — два неотъемлемых атрибута королевской власти».
— Нет, сир; только арестовали двух человек.
— Ох! — пробормотал Карл. — Эти вечные тайные козни, вечные каверзы — и все без ведома короля. Смерть дьяволу! Матушка, я уже взрослый, настолько взрослый, что могу сам охранить себя и не нуждаюсь ни в няньках, ни в детских помочах. Ехали бы в Польшу с вашим сыном Генрихом, коли хотите царствовать, а здесь, говорю вам, напрасно вы играете в эту игру!
— Сын мой, — сказала Екатерина, — я в последний раз вмешиваюсь в ваши дела. Но дело было начато давно, и вы все время обвиняли меня напрасно, поэтому я всей душой стремилась доказать вашему величеству, что была права.
В эту минуту несколько человек остановились в вестибюле, и было слышно, как небольшой отряд стрелков со стуком опустил мушкеты на пол.
Почти сейчас же вслед за этим господин де Нансе попросил позволения войти к королю.
— Пусть войдет, — оживившись, ответил Карл.
Господин де Нансе вошел, поклонился королю и, обращаясь к Екатерине, сказал:
— Мадам, приказания вашего величества исполнены: он взят.
— Как «он»? — воскликнула Екатерина в недоумении. — Разве вы захватили только одного?
— Он был один, мадам.
— Он защищался?
— Нет, спокойно ужинал в комнате и при первом требовании отдал свою шпагу.
— Кто такой? — спросил король.
— Сейчас увидите, — сказала Екатерина. — Господин де Нансе, введите арестованного.
Через пять минут ввели де Муи.
— Де Муи! — воскликнул король. — В чем дело?
— Сир! — совершенно спокойно отвечал де Муи. — Если ваше величество соблаговолит разрешить мне, я задам тот же вопрос.
— Вместо этого, господин де Муи, — сказала Екатерина, — будьте добры сказать моему сыну, кто недавно ночью находился в комнате короля Наваррского и в ту же ночь, не подчинившись приказу его величества, как и подобало такому мятежнику, убил двух королевских стражей и ранил Морвеля?
— Да, в самом деле, — сказал Карл, нахмурившись, — не знаете ли вы, господин де Муи, имя этого человека?
— Знаю, сир. Ваше величество желает знать, как его зовут?
— Признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.
— Сир, его зовут де Муи де Сен-Фаль.
— Это были вы?!
— Я собственной персоной.
Екатерина, изумленная такой смелостью, сделала шаг по направлению к молодому человеку.
— А как же вы осмелились не подчиниться приказу короля? — спросил Карл.
— Прежде всего, сир, я даже не знал, что был приказ вашего величества; затем я видел только одно, вернее — только одного человека: Морвеля, убийцу адмирала и моего отца. Я вспомнил, что года полтора назад вот в этой комнате, где мы собрались вечером двадцать четвертого августа, вы, ваше величество, обещали всем и лично мне судить убийцу; но поскольку с тех пор произошли крупные события, я подумал, что короля, помимо его воли, отвлекли от его намерений. Увидав Морвеля прямо перед собой, я был убежден, что мне его послало само Небо. Остальное вашему величеству известно: я ударил его шпагой, как убийцу, и стрелял в его людей, как в разбойников.
Карл не ответил ни слова; благодаря своей дружбе с Генрихом он с некоторого времени стал смотреть на многое по-другому, и нередко — с ужасом. Королева-мать уже давно отметила про себя высказывания своего сына о Варфоломеевской ночи, похожие на угрызения совести.
— Но зачем вы приходили в такой поздний час к королю Наваррскому? — спросила Екатерина.
— Это долго рассказывать, — ответил де Муи. — Но если его величество будет иметь терпение выслушать…
— Да, — согласился Карл, — говорите, я хочу знать.
Екатерина села, вперив в молодого человека тревожный взгляд.
— Мы слушаем, — сказал Карл. — Ко мне, Актеон!
Собака подошла и снова положила голову к нему на колени.
— Сир, я приходил к королю Наваррскому в качестве уполномоченного моих собратьев, а ваших верноподданных протестантского вероисповедания.
Екатерина подмигнула Карлу.
— Не беспокойтесь, матушка, я не упускаю ни одного слова. Продолжайте, господин де Муи, продолжайте. Так зачем же вы приходили?
— Предупредить короля Наваррского, что его отречение от протестантства лишило его доверия гугенотской партии; но тем не менее в память его отца Антуана Бурбона, а главное — в память его матери, мужественной Жанны д’Альбре, имя которой нам всем дорого, представители протестантской церкви считали своим долгом оказать ему снисхождение, попросив его, чтобы он сам отказался от своих прав на наваррский престол.
— Что он говорит?! — воскликнула Екатерина, которая, при всем своем самообладании, была не в силах вынести такой неожиданный для нее удар.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Карл. — Мне все-таки кажется, что эта наваррская корона, которую так свободно перекладывают, не спросив меня, с одной головы на другую, чуточку принадлежит и мне.
— Сир, гугеноты, больше чем кто-либо, признают феодальное право сюзеренства, которое сейчас вы предъявили как король. Поэтому они надеялись уговорить ваше величество, чтобы вы сами возложили наваррскую корону на любезную вашему сердцу голову.
— Я? На любезную моему сердцу голову?! — изумился Карл. — Смерть дьяволу! О какой голове вы говорите? Я вас не понимаю!
— На голову герцога Алансонского.
Екатерина смертельно побледнела и впилась в де Муи горящими глазами.
— А мой брат Алансон об этом знает?
— Да, сир.
— И он согласен принять эту корону?
— В случае согласия вашего величества — поэтому он нас и направил к вам.
— О! Эта корона изумительно пойдет нашему брату Алансону! А мне и в голову не приходило! Спасибо, де Муи, спасибо! Когда вас будут осенять такие мысли, добро пожаловать к нам в Лувр!
— Сир, вы давно были бы извещены об этом проекте, если бы не это несчастное столкновение с Морвелем, из-за которого я опасался, что впал у вашего величества в немилость.
— А что говорил Генрих относительно этого проекта? — спросила Екатерина.
