Уэверли затем попросил мистера Мак-Уибла направить верхового в почтовую контору городка ххх, куда полковник Толбот должен был ему написать, наказав ему ждать там до тех пор, пока не придет письмо на имя мистера Стэнли, а затем доставить его как можно быстрее в Малый Веолан. В следующую минуту приказчик уже бросился разыскивать Джока Скривера, своего ученика, или, как их называли шестьдесят лет назад, слугу, и примерно через столько же времени упомянутый Джок сидел уже на белом пони своего хозяина.
— Смотри береги его, Джок, — говорил Мак-Уибл в напутствие, — он малость страдает запалом с того дня… кхе, кхе… господи помилуй! — понизив голос:
— Чуть не проговорился… с того самого дня, как я разодрал ему бока хлыстом и шпорами, когда скакал за принцем, чтобы он примирил мистера Уэверли с Вих Иан Вором. И пренеприятная штука приключилась тогда со мной в награду за все мои труды! Бог вам прости! Чуть шею не сломал… Правда, время было такое, что всякое могло приключиться… Но теперь все в порядке… Леди Уэверли! Десять тысяч в год! Господи помилуй!
— Но вы забываете, что мы не получили еще согласия барона и самой молодой девицы…
— Нечего вам бояться, я за них ручаюсь… собственной головой поручился бы… десять тысяч в год!.. Что перед этим Балмауоппл… Весь Балмауоппл со всеми своими землями и доходами больше этого не стоил… Слава богу! Слава богу!
Чтобы направить чувства Мак-Уибла в иное русло, Эдуард осведомился, не слышал ли он за последнее время чего-нибудь о Гленнакуойхе.
— Ничего решительно, — ответил приказчик, — кроме того, что он все еще сидит в замке Карлейл и скоро предстанет перед судом по обвинению в преступлении, которое карается смертной казнью. Я этому молодому джентльмену зла не желаю, — сказал он, — но надеюсь, что те, кто его забрал, теперь уж его не выпустят и не дадут ему вернуться в горы и мучить нас своими поборами и всякими насильственными, несправедливыми и деспотическими действиями, притеснениями и грабежами, как самому, так и через посредство других, подстрекаемых, высылаемых и направляемых им личностей. Да и деньги-то набранные он беречь не умел… Бросил их в подол той никчемной девке в Эдинбурге… Те, что легко достались, с теми легко и расстались. Что до меня, то дай боже мне в жизнь не видеть в наших местах ни одной гайлэндской юбки, да и ни одного красного мундира, ни ружья… Разве чтобы подстрелить куропатку… Все они одним миром мазаны. А когда они вас обчистят, даже если вы и добьетесь решения, чтобы они заплатили за все грабежи, притеснения и насилия, вы с этого богаче не станете… У них и гроша нет, чтобы рассчитаться. С этого народа взятки гладки.
В таких разговорах вперемежку с делами прошло время до обеда. Мак-Уибл обещался тем временем придумать какую-нибудь комбинацию, чтобы Эдуард мог посетить Духран (где находилась в этот момент Роза), не возбуждая ничьих подозрений и не подвергая себя опасности. Дело это было нелегкое, так как лэрд был ревностным сторонником правительства.
На птичий двор Мак-Уибла была наложена контрибуция, и вскоре в небольшой столовой приказчика разнеслись ароматы супа из курицы с пореем и тушеного мяса по-шотландски. Штопор хозяина уже проник в пробку пинтовой бутылки бордоского вина (похищенной, возможно, из подвалов Тулли-Веолана), когда вид белого пони, который промчался рысью мимо окон столовой, побудил хозяина отставить ее с должными предосторожностями в сторону. Но вот входит Джок Скривер с пакетом для мистера Стэнли; печать на нем полковника Толбота; пальцы у Эдуарда дрожат, когда он ее вскрывает. Из конверта выскальзывают две официального вида бумаги, сложенные, подписанные и скрепленные печатями по всей форме. На них стремительно набрасывается приказчик, отроду питавший уважение ко всему тому, что напоминает документ. Взгляд его скользит украдкой по заголовкам, и глазам или, вернее, очкам его представляется радующий сердце текст: «Охранная грамота, данная его королевским высочеством Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру из Брэдуордина, известному под именем барона Брэдуордина, лишенному прав за участие в недавнем мятеже». Другой документ оказывается охранной грамотой на имя Эдуарда Уэверли, эсквайра. Письмо полковника Толбота гласит следующее:
Любезный Эдуард, Я только что приехал сюда, но уже успел покончить со всеми делами. Впрочем, не обошлось без затруднений, как вы сейчас увидите. Сразу же по прибытии я испросил аудиенцию у его высочества и нашел его в настроении, не слишком благоприятном для моих целей. От него только что вышли трое или четверо шотландских джентльменов. Герцог принял меня очень любезно и сразу же начал: «Представьте, Толбот, здесь побывало с полдюжины самых уважаемых дворян и лучших друзей правительства к северу от Форта — майор Мелвил из Кернврекана, Рубрик из Духрана и другие — и они прямо вынудили меня обещать охранную грамоту, а в будущем и помилование этому упрямому старому бунтовщику, которого они называют бароном Брэдуордином в качестве довода в его пользу они приводят его высокие нравственные качества, а также его мягкость по отношению к тем из наших, которые попали в руки мятежников, говоря, что он уже достаточно сурово наказан конфискацией имущества. Рубрик взялся приютить его у себя в доме до тех пор, пока в стране не установится порядок. Но согласитесь, что не очень-то приятно оказаться в какой-то мере вынужденным простить такому смертельному врагу Брауншвейгского дома». Все это звучало не слишком обнадеживающе для того, чтобы приступить к моему делу, однако я выразил свою радость по поводу того, что его королевское высочество удовлетворяет подобного рода ходатайства, так как это дает мне смелость обратиться к нему с подобной же просьбой от своего имени. Он очень рассердился, но я был настойчив. Я упомянул о том, что наши три голоса в парламенте неизменно поддерживают правительство, слегка коснулся своей службы за границей, заслуживающей внимания лишь постольку, поскольку его королевскому высочеству было угодно положительно ее расценить, и основывался главным образом на его собственных изъявлениях расположения и дружеских чувств ко мне. Ему стало неловко, но он не сдавался. Я намекнул на то, что здравая политика требует раз навсегда отстранить наследника такого состояния, как состояние вашего дяди, от махинаций недовольных, но не произвел никакого впечатления. Тогда я сказал, что считаю себя в долгу перед сэром Эверардом и перед вами лично и в качестве единственной награды за мою службу просил бы его высочество всемилостивейше дать мне возможность доказать свою признательность. Я заметил, что он все еще непоколебим, и тогда в качестве последнего средства вынул из кармана свой патент полковника и заявил, что, поскольку его королевское высочество не считает меня даже при настоящих крайних обстоятельствах достойным той милости, которую он счел возможным оказать другим джентльменам, заслуги коих были вряд ли значительнее моих, я вынужден со всем смирением испросить разрешения передать мой патент в руки его высочества и просить об увольнении со службы. К этому он не был подготовлен. Он предложил мне взять свой патент обратно, сказал несколько лестных слов о моей службе и согласился выполнить мою просьбу. Итак, вы снова свободный человек, и я поручился, что впредь вы будете пай-мальчиком и не забудете, чем вы обязаны мягкости правительства. Теперь вы видите, что мой принц может быть столь же великодушным, как и ваш. Я не стану утверждать, что милости свои он оказывает с такой же изысканной любезностью в заграничном духе, как ваш странствующий рыцарь; манеры у него простые, английские, а явная неохота, с которой он выполняет вашу просьбу, показывает, какую жертву он приносит, идя против собственных желаний. Один из моих друзей, адъютант главнокомандующего, снял для меня копию с охранной грамоты на имя барона (подлинник находится у майора Мелвила), которую я вам и посылаю, так как знаю, что, если вам удастся разыскать вашего старого друга, вам доставит особенное удовольствие сообщить ему это радостное известие первым. Он, конечно, немедленно отправится в Духран и там в течение нескольких недель отсидит свой карантин. Что касается вас, то разрешаю вам сопроводить его туда и пробыть с ним неделю, поскольку до меня дошли сведения, что в этих местах пребывает некая очаровательная девица. Имею также удовольствие сообщить, что все успехи, которых вам удастся достигнуть в ее благосклонности, будут весьма приятны сэру Эверарду и мисс Рэчел. Они не будут считать ваше положение упроченным и судьбы трех горностаев passant обеспеченными, пока вы не познакомите их с миссис Эдуард Уэверли. Мои собственные любовные дела — много лет тому назад — помешали некоторым планам, долженствовавшим обеспечить благополучие этих трех горностаев passant, так что я считаю себя в долгу перед ними и чувствую, что обязан вознаградить их за понесенный ущерб. Поэтому не теряйте времени, так как по прошествии этой недели вам необходимо будет направиться в Лондон, дабы выхлопотать в судебных инстанциях свое помилование.
