Шарф был ярко-алым. Он был предназначен для того, чтобы можно было подать сигнал. Накануне вечером, надевая шарф на шею Мирты, Нострадамус сказал:
— Надо надеяться до последней секунды. Вы помашете мне этим шарфом, и я пойму, что наша затея удалась.
Потом наступил ужасный момент, когда девушка услышала гул толпы, собравшейся на Гревской площади поглазеть на казнь. Как они шумели, как кричали! Потом зазвонил колокол… Собирая последние силы, она постаралась представить себе:
«Вот сейчас он в церкви… Вот заканчивается месса… Его повели… Ведут… Он идет навстречу своей смерти!»
Она чуть не застонала громко, ощущая приближение смерти Руаяля, как приближение своей собственной. Закрыла глаза. И вдруг услышала рядом с собой знакомый голос:
— Так вот, девочка моя, все в порядке. Мальчонка у нас. Мы идем.
Не веря своим ушам, она распахнула глаза… И увидела! Она увидела Тринкмаля, увидела Страпафара, увидела Корподьябля! Они быстро шли в сторону улицы Тиссерандери. А впереди всех шагал Буракан… Буракан с мешком на широких плечах!
На этот раз Мирта не сдержала крика. Она сорвала с шеи шарф и, размахивая им, помчалась на Гревскую площадь.
V. Первый указ короля Франциска II
Теперь нам нужно вернуться к тому моменту, когда Екатерина Медичи, сидя у окна дома Городского Совета, откуда ей открывался вид на эшафот, приказала пропустить к ней мессира де Нотр-Дама, который только что попросил аудиенции.
«Сейчас узнаю, — подумала она, — почему для счастья моего сына Анри мне необходимо присутствовать при казни…»
Она обернулась и увидела Нострадамуса. Увидела его таким бледным, исстрадавшимся, с таким взволнованным, таким изможденным лицом, что сразу же поняла: сейчас ей предстоит узнать очень странные вещи. Нострадамус встал у окна так, чтобы ему — ему тоже! — было видно все: эшафот, толпу, площадь до самых краев, — и заговорил с королевой. Екатерина заметила, что маг, с трудом роняя слова, даже не смотрит в ее сторону. Он пожирал глазами Гревскую площадь!
— Мадам, — сказал Нострадамус, — я только что из церкви Сен-Жермен-л'Оссерруа. Я видел, как там, у самого выхода из храма, умер ваш великий прево. Господин де Роншероль поразил себя кинжалом прямо в сердце.
— Ах-ах! — спокойно отозвалась Екатерина. — И почему же он убил себя? Вам известна причина?
— Известна. Он убил себя потому, что его дочь Флориза полюбила того, кого вот-вот казнят, потому, что она объявила об этом перед всеми, кто был в церкви, потому, что поклялась перед Богом и людьми принадлежать своему жениху до самой смерти…
— Флориза? Та малышка, которая приходила ко мне сегодня ночью и умоляла из милости к ней подарить жизнь приговоренному или, по крайней мере, позволить ей умереть вместе с ним?
— Да, мадам.
— Флориза? Та самая девушка, из-за которой мой царственный супруг собирался со мной развестись? Та, которую вы отправили в Пьерфон? В общем, та, которая была моей самой грозной соперницей?
— Да, мадам.
— Значит, она любит этого разбойника. Что ж, они вполне друг друга достойны, — сказала Екатерина, и Нострадамус по ее тону почувствовал, что большего удовольствия ей было не доставить и что наконец-то уязвленное самолюбие королевы удовлетворено. — Отлично, пусть станут супругами в смерти! Навечно!
— Мадам, — предпринял последнюю попытку смягчить ее злобу Нострадамус, — я пришёл попросить вас дать этим детям возможность стать супругами в жизни, а не в смерти. Вы мне многим обязаны. А в будущем вы будете мне обязаны еще большим. Я предоставлю свои знания и всю свою жизнь к вашим услугам. А в обмен прошу только жизнь приговоренного…
— Да почему он вам так дорог? — удивилась Екатерина.
— Потому что он мой сын, — просто ответил Нострадамус, но в этих нескольких словах прозвучала такая невыносимая боль, такая мольба, что даже каменное сердце дрогнуло бы. А Екатерина в ответ бешено замотала головой.
Даже не глядя на королеву, Нострадамус почувствовал, что проиграл. Он понял, что решение Екатерины бесповоротно. Он понял, что она посылает Боревера на смерть не только как хранителя ее тайны, но куда в большей степени — как жениха Флоризы. Он понял, что главная ее цель при этом — уничтожить Флоризу!
Минуты три-четыре они молчали.
В течение этих минут любой, кто смог бы заглянуть в душу Нострадамуса, ощутил бы, каким он может быть божественно прекрасным, каким возвышенным в своем горе. Его великий дух, в тот момент почти полностью истощенный, вступил в сражение со слабостью. И это была чудовищная борьба.
А мрачная процессия уже показалась на Гревской площади…
— Мадам, — снова обратился к королеве Нострадамус, ив голосе его не было никакого металлического оттенка, он был мягким, почти нежным. — Мадам, сжальтесь! Спасите моего сына!
Екатерина пожала плечами.
— Не хотите? Ну, хорошо, так слушайте же! Я хотел избежать этой сложной операции… Но раз так надо, придется прибегнуть к ней… Пусть моего сына казнят! Я совершу невозможное: я воскрешу его!
Екатерина вскочила со стула. Резко распрямилась. В сердце ее проник страх, душу терзали ужасные подозрения.
— Значит, это правда? — прошептала она. — Вы умеете воскрешать мертвых?
— Разве я не говорил вам об этом, мадам? Я все проделаю на ваших глазах…
— Да, говорили, говорили, — бормотала королева, утирая капельки холодного пота, выступившего на лбу. — Вы говорили, и я вам верю… Но когда вы мне рассказывали о том, как совершается это жуткое таинство, вы… вы сказали, что для воскрешения мертвеца требуется кровь ребенка… ребенка благородного происхождения… вы сказали, что это должно быть дитя любви…
Приговоренный поднялся на эшафот…
— Так и есть, — ответил Нострадамус. Руаяль де Боревер подошел к плахе…
— Вы еще говорили мне, что никогда не осмелитесь убить ребенка!
— И это правда, — сказал Нострадамус.
Палач обернулся и посмотрел на окно дома Городского Совета…
— Клянусь Богоматерью, я хочу проверить, так ли это! — воскликнула Екатерина, приблизилась к окну и подала палачу условный знак.
Нострадамус пылал. Его глаза, его лоб, все его существо излучало ослепительный свет, это было чистое пламя, это был взрыв сверхчеловеческой радости… Там, внизу, на краю площади, он только что увидел мечущийся на ветру, рвущийся из рук Мирты ярко-алый шарф! Он схватил королеву за руку, сделав над собой неимоверное усилие, все-таки смог выговорить:
