– Тем лучше для нас! – подумал тоже магнат, как когда-то подумал отец Игнатий.
Хотя Радзивилл и не был особенным поклонником прекрасного пола, однако невольно, выходя от принцессы, был отчасти под влиянием ее красоты и кокетства. И его, как всегда всякого, скоро и без усилий успела очаровать Алина.
Что касается аббата Ганецкого, прибывшего с князем, который лишь мельком увидел теперь принцессу, молодой иезуит с этого дня безумно влюбился в нее, чтоб со временем не покинуть красавицы даже и в те минуты, когда бы другие бросили ее.
На другой день Радзивилл снова явился к принцессе; на этот раз с ним была карта Европы. Разложив карту на столе, Радзивилл с карандашом в руках показал принцессе весь будущий маршрут и весь будущий план действий. Они должны были в конце зимы съехаться в каком-либо из городов Северной Италии и, выхлопотав фирман [33] султана, приехать в Константинополь и в русскую армию. Там принцессе надо было издать манифест, который ее агенты должны были распространять в русской армии.
Радзивилл тоже мало знавший Россию, был искренно убежден, что на основании этих манифестов вся дунайская армия возмутится, немедленно перейдет к принцессе, примет присягу и провозгласит монархинею России Елизавету Вторую, как когда-то одна гренадерская рота провозгласила Елизавету Первую.
И в эту минуту, наклонившись над картой Европы, и красавица, и магнат наивно и искренно с берегов Дуная, с карандашом в руках, повели всю армию через Малороссию к Москве, и в несколько секунд без всякого затруднения принцесса заняла престол, на котором уже сидел однажды недолго Гришка Отрепьев. А Радзивилл мысленно, не поверя принцессе, взял от Москвы влево, пропутешествовал при помощи также карандаша с Вильны и Варшавы и, свергнув с престола Станислава-Августа, поместился сам под именем Станислава-Карла. И в ту минуту, когда это случилось, магнат невольно подумал, как бы он живо и искусно скрутил этих панов Барской конфедерации и этих праздношатающихся эмигрантов, что рассыпались по всей Европе.
В тот же момент авантюристка Алина, взиравшая на карту могущественной империи, не мечтала о крутых мерах, а искала глазами места на юге.
Если не Константинополь, то где-нибудь около него, чтобы здесь поскорее создать новую столицу, в которой не бывало бы ни снегов, ни морозов, в которой на балах возможны туалеты, обнажающие ее красивые руки и плечи.
Когда Радзивилл и принцесса, завладев на столе, где лежала карта, двумя престолами, опомнились и пришли в себя от мечтания, то принцесса попросила нового союзника показать ей, где находится в данную минуту победоносное войско ее брата, боярина Шувалова, или маркиза Пугачева, то есть в действительности князя Разумовского. Радзивилл, наизусть знавший всю Европу, особенно Германию, Францию, не имел почти никакого понятия о России, потому что он не хотел его иметь. Он знал города Петербург и Москву, Володимир; знал, конечно, искони польский город Киев; но на этом его сведения заканчивались. Запад России, на который поляк заявлял свои права, был ему, конечно, хорошо известен, но поприща действий маркиза Емилиана Ивановича – Яик, Кама и Волга – были ему менее близко знакомы, чем маленькие провинциальные города или маленькие речки Германской империи.
Радзивилл вспомнил только один город, звучащий по-европейски, – Оренбург. Однако он, все-таки отыскав между Россией и Сибирью и место на севере от Каспийского моря, приблизительно показал, какая часть Русской империи уже принадлежит маркизу.
Алина, сообразив по карте расстояние от Северной Италии до Константинополя, то есть свое будущее путешествие, о котором говорили ей, что оно страшно долгое, трудное и далекое, Алина, сравнив это расстояние с другим расстоянием, от Каспийского моря к Балтийскому и Петербургу, невольно ахнула. Ей казалось, что она в Цвейбрюкене, даже сравнительно со своим братом маркизом, – за два шага от Константинополя.
Алина невольно заметила Радзивиллу, как далеко еще ее брат от цели своего предприятия: не только завоевать все это пространство, но даже пройти его с армией потребует почти полгода времени.
Радзивилл утешал принцессу и показал ей пункт на юге России, южнее Киева, где армия маркиза должна была сойтись с дунайскою армиею, которою он должен предводительствовать.
– Когда обе армии соединятся, маркиз примет главное начальство и мы двинемся победоносно вперед, на Москву, то вы можете считать уже тогда себя монархиней Всероссийской; когда бы мы ни достигли Москвы и Петербурга – это безразлично. Мы можем даже вовсе не доходить до Москвы: вы разошлете манифесты о вступлении на престол, все вам подчинятся, и вы начнете царствовать, а когда пожелаете, то съездите, просто из любопытства, поглядеть на обе северные столицы.
Радзивилл скоро сообразил, что такой женщине, как Алина, можно было все говорить и что она всему готова поверить.
Через день новые друзья и союзники расстались. Было решено, что они съедутся вместе, когда наступит время действовать, в Северной Италии.
Радзивилл вернулся в Париж, а Алина, еще более гордая и высокомерная, явилась в Оберштейн.
Как мизерны показались ей и замок ее, и владения после того, что она уже владела (в воображении и на географической карте) громадным государством!
– Но когда? Скоро ли все это будет? Когда начнется предприятие?!
Вот мысль, которая тревожила Алину и день и ночь!
Дорогою из Цвейбрюкена домой Алина простудилась и тотчас по возвращении слегла в постель. Боль в груди, сильный кашель и общая слабость удивили Алину, которая всегда считала себя неспособной болеть. И действительно, Алина не помнила в прошлом ни одной сколько-нибудь серьезной болезни. Через неделю Алина поправилась и встала с постели, хотя кашель ее не прошел и раздражительно действовал на нее.
Выехав несколько раз по сырой погоде, Алина снова простудилась и на этот раз захворала уже серьезнее. Месяц целый пролежала она в постели, похудела и изменилась лицом. Даже на характер ее подействовала эта болезнь.
Герцог навещал больную постоянно и своим уходом, вниманием и заботами заставил Алину отнестись к себе несколько сердечнее, чем прежде. Алина вполне оценила доброе сердце герцога и его серьезное чувство к ней только теперь… Герцог и Франциска соперничали в деле ухода за своей дорогой больной.
Герцог, не довольствуясь своими докторами, выписал известного медика из Мюнхена. Доктор, человек уже пожилой, приехал в Оберштейн и, внимательно занявшись больной, объявил ей прямо и резко, что она своей жизнью, несколько беспорядочной, нажила себе слабость легких и слабость спинной кости, которые могут привести ее к чахотке или сухотке.
