Пусть мои прелестные читательницы решают сами, но лично я никак не могу себе представить, как о таком важном деле можно было переговорить за столь короткий срок; подобный разговор при обычной манере барона излагать свои мысли занял бы не менее часа.
Теперь Уэверли уже официально считался женихом. Когда садились обедать, хозяйка кивками и улыбками указывала ему на место рядом с мисс Брэдуордин, а когда распределяли игроков за карточным столом, он всегда был ее партнером. Если он входил в комнату, та из четырех мисс Рубрик, которая сидела рядом с Розой, желая освободить ему место около нее, внезапно вспоминала, что оставила свой наперсток или ножницы в другом конце комнаты. А иной раз, когда по соседству не было ни мамаши, ни папаши и некому было их одернуть, девицы позволяли себе исподтишка немножко похихикать. Старый лэрд Духран время от времени также отпускал насчет жениха с невестой какую-нибудь шутку, а старая леди — замечание. Даже барон — и тот не оставался в долгу, но тут Розу могла смутить лишь непонятность высказывания, так как остроумие свое барон облекал в какую-нибудь подходящую к случаю латинскую цитату. Даже у лакеев лица расплывались в слишком широкой улыбке; горничные хихикали, пожалуй, слишком громко; и все в доме, казалось, были проникнуты несколько назойливым сочувствием к происходящему. Алиса Бин Лин, прелестная дева из пещеры, после Несчастья, как она выражалась, с ее отцом поступившая к Розе горничной, улыбалась и подмигивала не хуже других. Роза и Эдуард, однако, выносили все эти мелкие неприятности точно так, как выносили их все влюбленные и до и после них, и, вероятно, находили себе какое-то вознаграждение, поскольку никто не слышал, чтобы в конечном счете они чувствовали себя особенно несчастными за те шесть дней, которые Эдуард провел в Духране.
Наконец было решено, что Эдуард отправится сначала в Уэверли-Онор, чтобы подготовить все для свадьбы, затем оттуда — в Лондон, хлопотать о своем помиловании, и как можно быстрее вернется в Духран за невестой. По дороге он собирался заехать к полковнику Толботу, но самой его главной целью было узнать о судьбе несчастного вождя Мак-Иворов, посетить его в Карлейле и попытаться выхлопотать ему если не прощение, то хоть замену или смягчение наказания, к которому его наверно должны были присудить; а если уж ничего не удастся сделать, предложить несчастной Флоре убежище у Розы или каким-либо другим образом помочь ей в выполнении ее планов. Судьба Фергюса казалась предрешенной. Эдуард пытался уже заинтересовать в его пользу своего друга полковника Толбота, но тот достаточно ясно дал ему понять, что в этих делах он уже исчерпал весь свой кредит.
Полковник все еще не выезжал из Эдинбурга и намерен был оставаться там еще несколько месяцев, выполняя какие-то поручения герцога Камберлендского. К нему собиралась приехать леди Эмили, которой врачи посоветовали совершать неутомительные путешествия и пить сыворотку из-под квашеного козьего молока. Отправиться на север она должна была в сопровождении Фрэнсиса Стэнли. Эдуард поэтому решил заехать к Толботу в Эдинбург. Полковник выразил ему самым искренним образом свои наилучшие пожелания по поводу предстоящей свадьбы и с большой готовностью принял на себя ряд поручений, которые наш герой не в состоянии был выполнить сам. Но относительно Фергюса он был неумолим. Правда, он убедил Эдуарда в том, что его вмешательство ни к чему бы не привело; но, кроме этого, он признался, что совесть не позволяет ему использовать свое влияние в пользу этого несчастного человека.
— Правосудие, — сказал он, — требующее наказания для тех, кто поверг всю страну в ужас и траур, не могло, пожалуй, избрать более подходящей жертвы. Он вышел на поле битвы, вполне сознавая, на что он идет. Свой предмет он досконально изучил и прекрасно в нем разбирался. Его не устрашила судьба его отца; сердца его не тронула мягкость законов, возвративших ему отцовское имущество и права. То, что он был храбрым и великодушным и обладал многими прекрасными качествами, сделало его лишь более опасным; просвещенность и образование только усугубляют непростительность его преступления; а восторженная приверженность не правому делу говорит исключительно за то, что он более всего достоин претерпеть за него мученичество. А главное, из-за него взялись за оружие многие сотни людей, которые без его побуждения никогда бы не нарушили мира в стране.
— Повторяю, — сказал полковник, — небу известно, как скорбит мое сердце о нем как о человеке, но этот юноша изучил и вполне понимал ту отчаянную игру, в которую пустился. Он бросал кости на жизнь или смерть, на графскую корону или гроб; и теперь справедливость и интересы страны не дозволяют брать ставку назад лишь потому, что счастье от него отвернулось.
Так в отношении побежденного врага рассуждали в те времена даже храбрые и человечные люди. Будем от всей души надеяться, что хотя бы в этом отношении мы никогда больше не увидим таких сцен и не испытаем таких чувств, которые шестьдесят лет тому назад считались вполне естественными.
Как, завтра? О, как скоро! Пощадите!
Шекспир
Эдуард в сопровождении своего бывшего слуги Алика Полуорта, вновь поступившего к нему на службу в Эдинбурге, прибыл в Карлейл в то время, когда комиссия Ойера и Терминера еще продолжала судить его злополучных товарищей по оружию. Он старался ехать возможно быстрее, но — увы! — не в надежде спасти Фергюса, а лишь для того, чтобы успеть еще раз увидеть его. Мне следовало упомянуть, что, как только он узнал о дне суда, он щедро отпустил значительную сумму денег на оплату защитников. Благодаря этому на суде присутствовал и присяжный стряпчий и главный адвокат. Впрочем, они в этом случае играли примерно ту же роль, что и прекрасные врачи, призванные к изголовью какого-нибудь умирающего вельможи. Врачи стремятся использовать все непредвиденные проявления природы, а юристам оставалось придираться к малейшим погрешностям судопроизводства. Эдуард пробрался в переполненный до отказа зал суда. Его пропустили вперед, так как узнали, что он прибыл с севера, а по его взволнованному и расстроенному виду решили, что он приходится родственником кому-нибудь из обвиняемых. Шло уже третье заседание суда. На скамье подсудимых сидели двое. Только что был оглашен приговор: виновны. Воцарилась напряженная тишина. Эдуард взглянул на осужденных. Фергюса он узнал сразу по его полной достоинства осанке и благородным чертам, хотя одежда его была вся в пыли и в грязи, а на болезненно-бледном лице можно было прочесть следы длительного строгого заключения. Рядом с ним сидел Эван Мак-Комбих. Увидев их, Эдуард почувствовал, что у него кружится голова и ему становится дурно, но голос прокурора привел его опять в чувство.
