Вот Ицхак и уехал в Кесарию. Там же порт, а рядом проходит «дорога пряностей» и «дорога благовоний». Да что я тебе это рассказываю, сам ведь знаешь. И вот еще что, Стефан. Долю от прибыли нашей харчевни я могу сразу в Кесарию пересылать. Она у Ицхака будет. Он человек честный, не обманет.
— Моя доля сегодня изрядно похудеет, — усмехнулся Стефан. — Я сегодня с Сигурдом прощаться буду. А он спросил, можно ли друзей с собой взять. Ну, сам подумай, как я ему отказать могу? Мы же в Персию вместе ходили, и к хазарам… Да и черт с ними, с этими деньгами.
— Да, я, пожалуй, пока ничего присылать не буду, — задумался Марк. — Если с Сигурдом увяжется меньше двадцати данов, я съем твой талар. Ты еще удивишься, сколько у тебя друзей. Надо сказать управляющему, чтобы утроили заказ выпивки.
Так оно и вышло. С Сигурдом вместе приперлось два десятка варангов, которые, оказывается, так любили бывшего доместика, что выпили и сожрали все запасы в харчевне, приведя многоопытного управляющего в священный трепет. Уж он-то знал толк в посетителях.
А уже утром едва стоявшего на ногах Стефана посадили на какой-то хеландий, шедший на азиатский берег Боспора, где он узнал на собственном опыте, что когда морская качка накладывается на жесточайшее похмелье, то это удваивает приятные ощущения и от того, и от другого. Впрочем, когда через пару часов Стефана погрузили на верблюда, и караван тронулся в путь, он уже вспоминал хеландий с ностальгической слезой. Ведь на верблюде ему предстояло трястись следующие два месяца, до тех самых пор, пока караван не прибудет в богоспасаемый град Иерусалим.
— И почему меня не схватили весной! — горестно вздыхал Стефан. — Море было бы спокойным, и я доплыл бы на корабле прямо в Кесарию или Газу, а не превращал бы сейчас в камень свою многострадальную задницу. Бедный я, несчастный! И чем я буду питаться в этой Палестине? Там же, наверное, нет ни одного приличного повара! Э-эх!
И, тем не менее, два месяца прошли, и вот уже Стефан стоял, опустив глаза, перед проконсулом Тиграном, человеком, которому подчинялись все три провинции с названием Палестина. Так уж тут было заведено еще в незапамятные времена. Обожженный лютым солнцем низкорослый крепыш в легком шелковом хитоне смотрел на Стефана, не скрывая изумления. Бывший вояка был силен, как бык и груб, как портовый грузчик. Граница! Сюда не ставили изнеженных столичных хлыщей. Проконсул прекрасно помнил, как попал Крест Господень в Иерусалим, и кто его сюда привез. И именно поэтому он захотел пообщаться с опальным доместиком лично, ведь они были знакомы.
— Я помню тебя, доместик Стефан, — удивленно смотрел на него проконсул, который косил глазами то в письмо из императорской канцелярии, то на самого Стефана. — Ах да! Ты же теперь, оказывается, и не доместик вовсе… Открой мне тайну, что надо было сделать, чтобы отправиться в ссылку такому вельможе, как ты? Наша госпожа в тебе души не чаяла, ты же был ее любимцем. Ты что, прилюдно помочился на парадное облачение патриарха?
— Нет, сиятельный, — усмехнулся Стефан. — Это уже не секрет, об этом знают многие. Я совершенно случайно оказался братом архонта склавинов. И это посчитали государственным преступлением.
— Я слышал эту историю, — задумался проконсул. — Множество слухов ходит среди купцов. Искали женщину и двух мужчин. Так это оказался ты?
— Это оказался я, сиятельный, — кивнул Стефан. — Так уж вышло. Брат нашел и меня, и нашу мать. Вот что делают власть и большие деньги. Как видите, нет ничего невозможного. Оказывается, можно найти людей, разлученных двадцать лет назад и разбросанных по всему свету. Наш младший брат неизвестно где, но если он жив, то найдут и его. Брат Само не отступит, я его знаю. Никша где-то в этих землях, его следы потеряли в Дамаске.
— Ты сказал про большие деньги, — глаза проконсула сузились. Он услышал только это, а все остальное его не заинтересовало. — Насколько большие это деньги?
— За мою мать отдали десять тысяч номисм, — усмехнулся Стефан. — Она самая дорогая рабыня на свете. Подозреваю, что за брата отдадут еще больше.
— Десять тысяч? — выпучил глаза проконсул. — За какую-то склавинскую бабу? Можешь не волноваться, Стефан, если твой брат жив, то его найдут. Я лично займусь этим.
— А как вы это сделаете, сиятельный? — изумился Стефан. — Ведь его искали долгие годы, но так и не нашли.
— Не сравнивай меня с какими-то купчишками! — покровительственно посмотрел на него Тигран. — Ты просто не знаешь, как надо вести дела в этих землях. Ты мне скажешь, где именно и когда видели твоего брата в последний раз, а я буду бить палками всех, кто что-то знает, всех, кто может что-то знать, и даже тех, кто что-то знает, но еще сам об этом не догадывается. Я буду бить их до тех пор, пока они не вспомнят, что ели в тот день на обед. Поверь, если этот человек был здесь, то я его найду! Правда, в Дамаске сидит викарий [11] Мансур, жадный ублюдок, и он изрядно задолжал ростовщикам. Он отдал за свое место двести тысяч солидов [12], и теперь за деньги мать родную продаст. Придется с ним поделиться.
— Если получится, то вы станете богатым человеком, сиятельный, — с трудом сохраняя серьезное выражение лица, ответил Стефан. — Палестина сейчас довольно бедна, тут сложно приходится верным слугам императора.
— Проклятая дыра! — рыкнул проконсул. — Палестина разорена. Половина Иерусалима в руинах, жителей тоже осталась половина, и из той половины еще половина была иудеями. И теперь их всех пришлось выгнать отсюда! Торговли почти не осталось! Если бы не купцы из Мекки, мы бы тут и вовсе лишились всех поступлений. Они еще везут в Империю пряности и благовония.
— Под вашим мудрым правлением эта земля будет процветать, как прежде, сиятельный, — скроил умильную физиономию Стефан. — Я в этом уверен!
— Оставь это, я воин, а ты не во дворце, — раздраженно махнул рукой проконсул. — Я не падок на лесть, меня от нее тошнит. Объясни мне лучше вот что. Я не могу понять, чем именно ты будешь тут заниматься? Ты в ссылке? В ссылке! Значит, сиди и страдай в какой-нибудь дыре в пустыне. У меня тут этого добра предостаточно. Я тебя могу отослать в такое место, где уже через неделю ты начнешь срать песком вместо своего изысканного столичного дерьма, через год будешь харкать кровью, а еще через год просто сдохнешь, выплюнув свои легкие. Но в письме от патрикия Александра написано так запутанно, что
