— Значит, я могу рассчитывать на то, что король будет относиться ко мне строго?
— Да.
— Тогда я спокоен… Что прикажете сейчас, ваше величество?
— Ступай к себе, Анрио. Я болен; пойду посмотрю своих собак и лягу в постель.
— Сир, — сказал Генрих, — вашему величеству надо было бы позвать врача; ваше сегодняшнее нездоровье, может быть, серьезнее, чем вы думаете.
— Я послал за мэтром Амбруазом Парэ.
— Тогда я ухожу, чувствуя себя спокойнее.
— Клянусь душой, Анрио, — прошептал король, — из всей моей семьи ты, кажется, один на самом деле меня любишь.
— Это ваше искреннее убеждение, сир?
— Честное слово дворянина.
— Хорошо! В таком случае поручите господину де Нансе стеречь меня как человека, который настолько прогневил своего короля, что не проживет и месяца: это единственное средство, чтобы я мог любить вас долго.
— Де Нансе! — крикнул Карл.
Вошел командир королевской охраны.
— Я отдаю вам в руки, — сказал ему король, — самого важного государственного преступника; вы мне ответите головой за его сохранность.
И Генрих с унылым видом пошел вслед за де Нансе.
Оставшись один, Карл очень удивился, что к нему не пришел ни один из его верных друзей; а два его верных друга были — кормилица Мадлен и борзая Актеон.
«Кормилица, наверное, пошла к какому-нибудь знакомому гугеноту петь псалмы, — подумал он, — Актеон же все еще дуется за то, что я сегодня хлестал его арапником».
Карл взял свечу и прошел к кормилице. Ее не было дома. Читатель, наверное, помнит, что из комнаты Мадлен дверь вела в оружейную палату. Карл подошел к этой двери, но, пока он шел, у него опять начались боли — они вдруг появлялись и сразу проходили; сейчас было такое ощущение, точно в его внутренностях ковыряли каленым железом. Неутолимая жажда мучила его; на столе он увидел чашку с молоком, выпил его залпом и почувствовал облегчение. Карл опять взял свечу, которую поставил до этого на стол, и вошел в оружейную палату.
К ею крайнему изумлению, Актеон не бросился навстречу. Быть может, его заперли? Но тогда, почуяв, что хозяин вернулся с охоты, он стал бы выть. Карл свистал, звал — собака не являлась. Он сделал еще шага четыре, и когда свеча осветила дальний угол комнаты, увидел на полу неподвижно распростертую собаку.
— Сюда, Актеон! Ко мне! — позвал Карл и еще раз свистнул.
Собака оставалась недвижима.
Карл подбежал и прикоснулся к ней; бедное животное уже закоченело. Из его пасти, перекошенной болью, вытекло на пол несколько капель желчи, смешанной с кровавой пенистой слюной. Собака нашла берет Карла и умерла, положив голову на вещь, олицетворявшую для нее хозяина.
Глядя на труп собаки, Карл забыл о своих болях и почувствовал себя бодрее; от ярости кровь закипела у него в жилах, ему хотелось закричать; но короли, скованные собственным величием, не могут поддаваться первому порыву, которым руководится обычный человек в своих страстях или в случае самозащиты. Карл сообразил, что здесь кроется какое-то предательство, и сдержался.
Он встал на колени около собаки и опытным взглядом осмотрел труп. Глаза собаки остекленели, язык был красный и весь в язвинах — заболевание настолько своеобразное, что Карл вздрогнул.
Король вытащил из-за пояса перчатки, надел их, приподнял посиневшую губу собаки и в промежутках между острыми клыками заметил какие-то застрявшие беловатые кусочки. Вытащив несколько кусочков, он увидел, что это бумага; около этого места опухоль была сильнее, десны вздулись, а слизистая оболочка была разъедена, как купоросом. Он внимательно осмотрел все кругом. На ковре валялись два-три маленьких обрывка бумаги, похожей на ту, какую он обнаружил в пасти собаки. На одном обрывке, побольше других, сохранились остатки гравюры. У Карла волосы зашевелились, когда он разглядел эти остатки и узнал изображение охотника, которое Актеон выдрал из охотничьей книги.
— A-а! Книга была отравлена, — сказал он, побледнев.
И вдруг он вспомнил:
— Тысяча чертей! Ведь я трогал каждую страницу и каждый раз муслил палец! Вот откуда мои обмороки, боли, рвота… Я отравлен!
Под гнетом этой страшной мысли Карл на минуту замер. Потом вскочил, глухо рыча, и метнулся к двери.
— Мэтра Рене! — крикнул он. — Мэтра Рене, флорентийца! Чтобы сейчас же сбегали на мост Сен-Мишель и привели его! Чтобы через десять минут он был здесь. Пусть кто-нибудь скачет к нему верхом, возьмет лошадь для него и с ним вернется. А если придет мэтр Амбруаз Парэ, велите ему подождать.
Один из телохранителей бросился бегом исполнить приказание.
— О-о! Если понадобится, я велю пытать всех, но узнаю, кто дал эту книгу Анрио.
С каплями пота на лбу и судорожно сжатыми руками Карл стоял на месте, задыхаясь и устремив взгляд на труп собаки. Через десять минут флорентиец робко, не без тревоги, постучался в дверь. Есть люди с такой совестью, что ясной погоды в их душе не бывает.
— Войдите! — сказал Карл.
В дверях показался парфюмер. Карл подошел к нему величественно, со сжатыми губами.
— Ваше величество, вы требовали меня? — сказал Рене, весь дрожа.
— Вы ведь хороший химик? — спросил король.
— Сир…
— И вы знаете то, что знают лучшие врачи?
— Ваше величество, вы преувеличиваете мои знания.
— Нет, так говорила мне моя матушка. Кроме того, я доверяю вам и предпочитаю посоветоваться с вами, а не с кем-нибудь другим. Вот, — продолжал Карл, указывая на труп собаки, — взгляните, что такое между зубами собаки, и скажите, отчего она издохла.
В то время как Рене, взяв в руку свечу, нагнулся к полу, чтобы исполнить приказание короля и скрыть свое волнение, Карл стоял, не сводя с него глаз, и с понятным нетерпением ждал его слова, которое должно было стать для Карла или смертным приговором, или залогом выздоровления.
Рене вынул из кармана похожий на скальпель ножик, раскрыл его и кончиком отделил от десен приставшие кусочки бумаги, затем долго и внимательно разглядывал желчь и кровь, сочившиеся из каждой ранки.
— Ваше величество, признаки очень неутешительные, — сказал он с трепетом.
Карл почувствовал, как холод пробежал по его жилам и подступил к сердцу.
— Собака была отравлена? — спросил он.
— Боюсь, что так, сир.
— Каким ядом?
— Минеральным, как я предполагаю.
— Можете ли вы установить это точно?
— Да, конечно, вскрыв и исследовав желудок.
— Вскройте! Я хочу, чтоб у меня не оставалось никаких сомнений.
