Жрец принялся нараспев читать мантры, но Аш сидел слишком далеко, чтобы разобрать что-либо, кроме отдельных слов, а позже, когда невеста и жених стали повторять за жрецом слова брачной клятвы, слышен был только голос раны. Но все присутствующие знали содержание клятвы. Жених и невеста обещали жить в согласии со своим вероисповеданием, хранить верность друг другу и разделять трудности друг друга, произвести на свет сыновей и во всех невзгодах оставаться твердыми как скала…
Даже рядом со своим усохшим женихом Шушила казалась невероятно маленькой и хрупкой – ни дать ни взять малый ребенок, нарядившийся в праздничное одеяние своей матери. Как положено невесте, она была во всем алом (ибо красный – цвет радости) и в знак уважения к жениху надела на бракосочетание традиционное для Бхитхора и всего Раджастхана платье с широкой юбкой. Кроваво-красные рубины у нее на шее, запястьях и пальцах отражали свет пламени и сами горели огнем, и, хотя девушка держала голову низко опущенной и произносила слова брачного обета шепотом, она ни разу не сбилась и не запнулась – к великому удивлению (и немалому облегчению) родственников и придворных дам, которые ожидали от нее бурного потока слез, если не истерики.
Аш невольно спросил себя, так ли хорошо держалась бы Шушила, если бы хоть мельком увидела лицо своего жениха, и имеет ли она представление, что скрывается за цветочной завесой. Но традиция возбраняла жениху и невесте видеть лица друг друга до завершения свадебной церемонии, и Шушила была в точно такой же цветочной вуали, поэтому она почти ничего видела. На руку ей надели «обручальное кольцо» – железный браслет, на шею повесили «нить счастья», а затем уголок ее шали привязали к концу кушака жениха, и, связанные вместе таким образом, они прошли семь шагов вокруг священного огня, совершив сатапади – обязательную часть обряда, без которой по закону брак еще считается недействительным, тогда как с последним, седьмым шагом супружеские отношения вступают в силу и уже не подлежат отмене.
Теперь Шушила стала женой раны и рани Бхитхора, и ее муж обращался к ней словами древнего ведического гимна: «Стала ты моей супругой, ибо прошла со мной все семь шагов. Без тебя мне нет жизни. Без меня тебе нет жизни. Мы вступаем в общее владение нашим совместным имуществом и разделяем нашу совместную силу. Над домом моим ты обретаешь всю полноту власти…»
Рана умолк, и чета новобрачных вернулась в пределы священного круга, чтобы принять благословения своих пожилых родственников, а потом они двое сели на свои прежние места. В огонь снова подбросили сандаловых стружек и благовоний, снова зазвучали напевные мантры, серебряные подносы снова пошли по рукам, и вся церемония повторилась. Но на сей раз побыстрее и с другой невестой.
Анджули сидела за своей сводной сестрой, загороженная от взора Аша дородной фигурой Анпоры-Баи. Но вот она в свою очередь вступила в священный круг. Момент, которого он ждал с таким ужасом, настал, и теперь ему предстояло увидеть, как Джули выходит замуж.
Почти бессознательно он напрягся всем телом, словно готовясь отразить удар. Но в конечном счете необходимости в этом не было. Возможно, именно полное отсутствие всякой надежды позволило Ашу расслабить напряженные мышцы и сидеть неподвижно, сохраняя безразличие к происходящему, ничего не чувствуя – или почти ничего. Хотя церемония украшения жениха гирляндами загасила последний бесконечно малый огонек надежды, еле теплившийся у него в душе, крохотная искорка все же уцелела – вероятность, что избалованная, крайне нервная Шушу, изнуренная последними несколькими неделями мучительного ожидания и своим ужасом перед бракосочетанием с чужим мужчиной в чужой стране, может в последнюю минуту заартачиться и отказаться довести церемонию до конца.
Немыслимо было представить, чтобы благочестивая индусская невеста отказалась пройти вокруг священного огня семь шагов, окончательно скрепляющих брак, и подобные события, разумеется, случались крайне редко – если вообще случались когда-либо. Но по европейским меркам Шу-шу была всего лишь ребенком, чрезмерно впечатлительным ребенком, который зачастую вел себя непредсказуемо и вполне мог создать скандальный прецедент, отказавшись совершить сатапади. Но она этого не сделала, и, когда она прошла семь шагов, последняя упрямая искорка погасла в душе, окончательно избавив Аша от надежды и позволив ему пронаблюдать за второй церемонией с чувством, близким к безразличию.
Здесь Ашу помогло то обстоятельство, что в безликой фигуре в блестящем сари и цветочной вуали он со своего места не видел никаких знакомых черт. Это могла быть любая индийская женщина, разве что ростом она превосходила большинство индианок и рядом с ней жених казался совсем уже хилым и малорослым.
Она была одета не столь роскошно, как сводная сестра, чему не приходилось удивляться. Но кроме того, выбор цвета, ткани и драгоценностей (за него несла ответственность Анпора-Баи) был на редкость неудачным: топазовые и жемчужные украшения проигрывали при тусклом освещении, а золотисто-желтый переливчатый шелк, столь выгодно подчеркивавший яркость алого наряда Шушилы, выглядел блеклым и неказистым по сравнению со сверкающим золотым ачканом жениха. Ткань же была такой плотной и жесткой, что скрывала изящество и стройность фигуры, придавая ей странно неуклюжий вид. Ничего похожего на Джули: просто бесформенный тюк шелка, увенчанный бахромой из подувядших ноготков и производящий действия, которые казались совершенно несущественными и не вызывали никаких эмоций.
Жрецы торопливо совершили все предписанные правилами процедуры, жених протараторил заключительный гимн – и все кончилось. Затем последовала заключительная церемония: рана вывел из дворца своих жен, дабы представить их не присутствовавшим при обряде бракосочетания членам барата, тем самым показывая, что теперь у обеих новобрачных нет иной семьи, кроме семьи мужа. А потом две голодные, изнуренные молодые женщины наконец получили возможность удалиться в свои комнаты, снять свадебные наряды и впервые за сутки с лишним поесть.
Кака-джи и остальные проводили новобрачного в самый большой из шамьянахов, где устраивалась праздничная трапеза, а Аш отправился на боковую и, как ни странно, несмотря на громкую музыку и треск фейерверков, заснул крепким сном, словно был оглушен наркотиками.
Первый день трехдневных свадебных торжеств закончился, и уже близился рассвет второго, когда шум музыки, фейерверков и голосов стих и в парке наконец воцарилась тишина.
31
По традиции два последующих дня посвящались чествованию барата. Но наутро после свадьбы Аш попросил позволения не присутствовать на торжественных мероприятиях и уехал на охоту в сопровождении своего саиса Кулу Рама и местного шикари.
Вернувшись в сумерках, когда чираги снова начали загораться на городских стенах и крышах и стада домашних животных потянулись домой с окрестных пастбищ, он застал у своей двери сидящего на корточках курьера, который прибыл к нему днем.
Посланец проскакал много миль и почти не спал последние несколько дней, однако он отказывался лечь спать, пока не отдаст привезенное письмо лично в руки сахибу, поскольку дело чрезвычайно срочное. Он передал бы послание раньше, объяснил мужчина, если бы кто-нибудь смог сказать ему, в какую сторону направился сахиб.
Аш взял у курьера конверт, запечатанный несколькими печатями, и при виде знакомого почерка у него упало сердце. Он испытывал чувство вины в связи с тоном своего последнего письма к политическому офицеру, и ожидал резкого выговора. Даже без этого любое послание от майора Спиллера не сулило ничего хорошего, и Ашу стало любопытно, какие рекомендации и указания он получит на сей раз. Ладно, они в любом случае запоздали, ибо бракосочетание уже состоялось и выкуп за невесту выплачен.
Он отпустил курьера и, отдав свой дробовик Гул Базу, а двух черных куропаток – Махду, прошел в освещенную лампой гостиную и взломал печати ногтем большого пальца. В конверте находился один-единственный лист бумаги, и Аш вынул его и пробежал глазами с чувством раздражения и скуки. Письмо явно писалось в спешке, так как отличалось от всех предыдущих краткостью и определенностью высказываний по существу дела. Однако Ашу пришлось прочитать его дважды, прежде чем до него дошел смысл послания, а тогда в первую очередь он подумал о том, что оно пришло слишком поздно. Приди письмо неделю назад, даже два дня назад, оно все изменило бы, но теперь пути назад нет: дело сделано. Холодная волна горечи захлестнула душу, и Аш яростно ударил кулаком по стене и даже обрадовался острой боли в разбитых костяшках, которая отчасти нейтрализовала невыносимую боль, пронзившую сердце.
