— Да.
— А наши узники?
— О них я кое-что узнала.
— От тюремщика?
— Как всегда.
— И что же?
— Каждый день они говорят друг с другом. Позавчера их обыскали. Ла Моль разбил твой портрет, чтобы его не отдавать.
— Милый Ла Моль!
— Аннибал смеялся над инквизиторами прямо им в лицо.
— Какой хороший Аннибал! Дальше?
— Сегодня их допрашивали о бегстве короля, о планах восстания в Наварре, но они не сказали ничего.
— О, я знала, что они будут молчать; но и молчание и признание для них одинаково губительно.
— Да, но мы их спасем.
— Ты что-нибудь сделала для нашего предприятия?
— Со вчерашнего дня я только этим и занималась.
— И что же?
— Только что я заключила сделку с Болье. Ах, милая королева, что это за несговорчивый человек и какой скряга! Дело будет стоить жизни одному человеку и обойдется в триста тысяч экю.
— Ты говоришь — несговорчивый и скряга… А он требует всего одной человеческой жизни и триста тысяч экю… Да это даром!
— Даром?.. Триста тысяч экю? Да все твои и мои драгоценности этого не стоят.
— О! За этим дело не станет. Заплатит король Наваррский, заплатит герцог Алансонский, заплатит брат мой Карл или разве…
— Брось! Ты рассуждаешь, как безумная. Эти триста тысяч у меня есть.
— У тебя?
— Да, у меня.
— Где же ты их достала?
— Вот достала!
— Это тайна?
— Для всех, кроме тебя.
— О Боже мой! Не украла же ты их? — спросила Маргарита, улыбаясь сквозь слезы.
— Сейчас увидишь. Помнишь этого противного Нантуйе?
— Богача, ростовщика?
— Да, если хочешь.
— Дальше?
— Дальше то, что в один прекрасный день Нантуйе увидел одну даму, блондинку с зелеными глазами, в прическе, украшенной тремя рубинами — один на лбу, два у висков, что очень шло даме; не зная, что дама — герцогиня, этот ростовщик воскликнул: «За право поцеловать туда, где горят эти три рубина, я выращу на их месте три алмаза по сто тысяч экю каждый!».
— Дальше, Анриетта!
— Дальше, дорогая, алмазы выросли и… проданы!
— Ах, Анриетта, Анриетта! — пожурила Маргарита.
— Вот еще! — воскликнула герцогиня с наивным и в то же время величественным бесстыдством, характерным для женщин той эпохи. — Вот еще! Я же люблю Аннибала!
— Это верно, ты его любишь очень, и даже чересчур! — ответила Маргарита, улыбаясь и краснея, но все-таки пожала ей руку.
— И вот, — продолжала Анриетта, — благодаря нашим трем алмазам у нас есть триста тысяч экю и нужный человек.
— Человек? Какой человек?
— Ну, которого должны убить: ты забыла, что надо убить человека?
— И ты нашла такого человека?
— Конечно.
— За эту цену? — усмехнувшись, спросила Маргарита.
— За эту цену?! Да за такие деньги я нашла бы тысячу! — ответила Анриетта. — Нет-нет, всего за пятьсот экю.
— И ты отыскала человека, который за пятьсот экю согласился, чтобы его убили?
— Что поделаешь? Жить-то надо!
— Милый друг, я перестаю тебя понимать; наше положение позволяет терять время на разгадки твоих загадок. Говори яснее.
— Так слушай: тюремщик, которому поручен надзор за Ла Молем и Коконнасом, — бывший солдат и знает толк в ранах; он согласен помочь нам спасти наших друзей, но не хочет терять место. Умело нанесенный удар кинжалом устроит это дело; его вознаградим мы, да и государство выплатит ему вознаграждение за увечье. Таким образом этот милый человек загребет деньги обеими руками.
— Все это хорошо, — сказала Маргарита, — но ведь удар кинжалом…
— Не беспокойся! Аннибал сумеет это сделать.
— Верно, на него можно положиться! — смеясь, ответила Маргарита. — Он нанес Ла Молю три удара и шпагой и кинжалом, а Ла Моль не умер!
— Злая! Пожалуй, ты не стоишь того, чтобы тебе рассказывать.
— О нет, нет! Молю тебя, говори. Как же мы их спасем?
— Вот как: единственное место, куда могут проникнуть женщины, не будучи венсенскими узницами, — это часовня в замке. Нас спрячут в алтаре; под покровом престола они найдут два кинжала; дверь в ризницу заранее будет отперта. Коконнас ударит кинжалом своего тюремщика — тот упадет и притворится мертвым; мы выбежим, набросим каждому из наших друзей плащ на плечи, проскочим вместе с ними в дверь ризницы, а так как пароль будет нам известен, то беспрепятственно выйдем.
— А потом что?
— У ворот их будут ждать две лошади; они вскочат на лошадей, пересекут границу Иль-де-Франс и попадут в Лотарингию, откуда время от времени будут приезжать сюда инкогнито.
— О, ты вернула меня к жизни! — сказала Маргарита. — Значит, мы их спасем!
— Почти ручаюсь.
— А скоро?
— Дня через три-четыре. Болье предупредит нас.
— Но если тебя узнает кто-нибудь в окрестностях Венсена, это может повредить нашему плану!
— А как меня узнать? Я выхожу из дому в одеянии монахини, под покрывалом; и благодаря этому меня не узнаешь, даже столкнувшись носом к носу.
— Чем больше предосторожностей, тем надежней.
— Знаю. Дьявольщина! — как сказал бы бедный Аннибал.
— А что король Наваррский, ты справлялась?
— Разумеется, справлялась.
— И что же?
— По-видимому, он еще никогда не бывал так доволен, — поет, смеется, ест с удовольствием и просит только об одном: чтобы его получше стерегли!
— Правильно! А что моя мать?
— Я уже сказала: всеми силами торопит судопроизводство.
— Относительно нас она ничего не подозревает?
— Как она может что-нибудь подозревать? Те, кто участвует в нашей тайне, сами должны соблюдать ее. Ах да! Как я узнала, она велела передать судьям города Парижа, чтобы они были наготове.
— Надо действовать быстрее, Анриетта. Если наших бедных узников переведут в другую тюрьму, придется все начинать сначала.
— Не беспокойся, я не меньше тебя стремлюсь увидеть их подальше от тюрьмы.
— О, я это знаю! Спасибо, сто раз спасибо за то, что ты сделала для их спасения!
— Прощай, Маргарита! Иду опять в поход.
— А Болье надежен?
— Думаю, да.
— А тюремщик?
— Он обещал.
— А лошади?
— Лучшие из всей конюшни герцога Неверского.
— Люблю тебя, Анриетта!
И Маргарита кинулась на шею к своей подруге, после чего они расстались, пообещав друг другу встречаться каждый день в том же месте и в то же время.
Вот те два очаровательные и преданные создания, которых пьемонтец справедливо называл «незримыми щитами».
Когда друзья встретились после первого допроса о восковой фигурке, Коконнас сказал Ла Молю:
